Андрей Черетаев - Сибирский Робинзон
— Ах, так! Не к лицу говоришь, ну смотри, — прошипел старый. — Я тебя предупреждал? Предупреждал! Вот и не плачь…
Раздались характерные звуки электрического разряда, правда, не очень сильного, но, судя по последовавшим крикам, все же достаточно чувствительного.
— Ой, больно, — заверещал молодой, — ой, прекрати, больно ведь… ой….
— А я тебе предупреждал! — заметил суровый голос. — Нечего там больше смотреть и тратить время. У нас впереди еще много дел, а он, уперся как валаамова ослица…
Голоса потихоньку удалялись, постепенно становясь все тише и тише. И вот почти совсем пропали. Только пару раз прорвалось сквозь надвигающуюся тишину негодующее «ой»…
— Привет, Робинзон, — весело поздоровалась хорошенькая, с золотистыми волосами медсестра Аня. В руке она несла накрытый марлей поднос, от которого пахло совсем недружелюбно. — Ну, как мы сегодня себя чувствуем?
Я опасливо посмотрел на ее ношу. Медсестра поймала мой тревожный взгляд и звонко засмеялась. В том, что под марлей лежали шприцы, я нисколечко не сомневался. Вопрос был только — для кого они? Впрочем, Аня не была садисткой и сразу объявила приговор:
— Так, чудо лесное, поворачивайся на животик и готовься к массовой витаминной подзаправке.
— Опять! У меня уже задница распухла от ваших витаминных подзаправок, — запротестовал я.
Я был недалек от истины. Первое время я получал по три укола в день.
— У меня ощущение, что я сел на ежа… Ты только глянь, на что она стала похожа.
— Ничего страшного. Мы сделаем тебе йодовую сетку, и скоро все пройдет, — спокойно ответила Аня.
С безнадежным стоном, я рухнул на постель, лицом вниз.
— А потом, ты сам виноват. Не нужно было выделяться из общей массы пассажиров.
— Из уст не просто медицинского работника, а очень красивого медицинского работника это звучит чудовищно… Ой!.. Все?
— Все. Полежи пару минут на животе… Значит, говоришь, красивая? — ехидно спросила она и прямо-таки неприлично звонко шлепнула меня по ягодице.
Надо сказать, молоденькие медсестры — весьма развязанные особы, но от этого они хуже не становятся, даже наоборот, лучше. Правда-правда…
— Очень, ну просто очень красивая!
— Спасибо за комплимент. Тебе в свою очередь, наверное, будет приятно услышать, что ты у всего персонала нашей больницы пользуешься большей популярностью, чем главврач и сам Перепелкин, — сообщила Аня.
— Перепелкин? Это тот, кто меня лечит? Константин Александрович?
— Он самый… Ладно, я пошла дальше, мучить пациентов, — сказала медсестра и плотоядно, по-волчьи улыбнулась, прямо-таки оскалилась белыми и ровными зубками.
Когда Аня ушла, я перевернулся на спину и укрылся одеялом. Простыня, наволочка и пододеяльник были из обыкновенной белой хлопковой ткани, они были чистые, пропахшие специфическим больничным запахом, но это нисколечко мне не мешало. Мне было хорошо и ничего другого не требовалось.
— Хорошо, — прошептал я и закрыл глаза.
Наслаждаясь покоем и чистотой, я даже забыл, что собирался сходить в столовую и заморить там червячка. В больнице я уже около двух недель, и первое время все никак не мог наесться, сразу после обеда начиная думать об ужине. И еще. Каждый вечер я принимаю горячую ванну, болтаюсь в ней по полтора часа. И я единственный, кому в больнице позволяется такая роскошь. Медсестры и санитарки меня жалеют и угощают специально для меня приготовленной домашней пищей, которую не надо тщательно пережевывать. С этим у меня до сих пор проблемы. Они качают головой и ахают, когда я им вновь и вновь рассказываю о своих приключениях. Я не заметил, как погрузился в сон, из которого меня вывел громовой голос.
— Здорово, Робинзон, — нарушил неспешное течение моих мыслей, вошедший в палату лечащий врач. Это был мощный, приблизительно сорока лет бородатый мужик, я бы даже сказал — мужичище. На его белом халате висела карточка «Перепелкин К.А., хирург».
— Как мы сегодня себя чувствуем?
Я не ответил, только многозначительно закатил глаза.
— Понятно. Вижу, что дела идут на поправку. Давай-ка, мы тебя сейчас посмотрим.
Он быстро осмотрел уже снятые с запястья швы и попросил:
— Пошевели пальцами. Сожми кулак. Так не болит?
— Нет. Скоро снимите гипс? — спросил я.
Как только я попал в больницу, мне сразу наложили на поврежденную руку гипс. Доктора «утешили» меня, сказав, что если бы не волк, то можно было обойтись без гипса, но хищник не только прокусил руку, но и повредил одну из треснутых лучевых костей, как раз чуть выше запястья… Собака!
— Ха, тебе его снимут уже в Москве! Ты что же думаешь, что месяц будешь у нас на шее сидеть? Нет уж. К стоматологу ходил?
— Говорит, еще дней десять придется повозиться. Максимум две недели, но обещал сделать первоклассные зубы. Не хуже, чем у голливудских звезд.
— Иосиф Абрамович хоть и вредный мужик, но стоматолог от Бога. Если сказал, значит, так оно и будет. Да, кстати, тебе ведь подарок принесли… Давно, уже. Я, признаться, о нем просто забыл… не до того было…
— Какой подарок, Константин Александрович, от кого?!
— От штурмана Гриши, который тебя нашел… Он приходил, когда ты еще без сознания был… Вот держи!
Он протянул мне какую-то круглую металлическую штуковину, напоминавшую медальон.
— Говорит, пусть ему на память останется, — продолжал Перепелкин, — в качестве талисмана. Сам, говорит, сделал из кусочка обшивки «твоего» самолета…
Я посмотрел на медальон и обнаружил мастерски выгравированную надпись, где значилась дата моего счастливого обнаружения и были такие слова: «Найденышу от экипажа борта № 316. Будь счастлив!».
— Спасибо, — растроганно пробормотал я.
— Пожалуйста, — улыбнулся доктор и вдруг хлопнул себя по лбу. — Вот голова дырявая! — воскликнул он. — Одно вспомнил, другое забыл… Тут к тебе какая-то девица рвется. Пущать?
— Девиц пущать всегда, — ответил я. — Как ее зовут-то?
— Не знаю. В регистратуре можно узнать, но мне сейчас некогда. Минут через двадцать сам узнаешь.
Доктор ушел, а я, заинтригованный, остался лежать в своей постели, сжимая в кулаке подарок.
Я надеялся, что сейчас ко мне спешит Ева. Я был почти уверен. Она увидела меня в новостях по телевизору и поняла, как же она меня любит и какая она идиотка, что бросила меня. С каждым может случиться, как говорится, и на старуху бывает проруха, но мы ее судить строго не будем…
— Привет, — услышал я сквозь свои грезы.
Я удивленно заморгал глазами. В дверях, держа большой пакет с фруктами и конфетами, стояла Мартышка… гхм… то есть Вероника. С момента нашей последней встречи она сильно изменилась. Из брюнетки Вероника превратилась в платиновую блондинку, — я думаю, ей пришлось не один час помучиться у парикмахера.
