Андрей Черетаев - Сибирский Робинзон
Не выдержав этого шепота в своей голове, я выкрикнул:
— Отвали от меня! Я еще живой!
Я вскочил и стал бешено охлопывать себя руками и притопывать ногами, приговаривая:
— Бороться и искать, найти и не сдаваться, не сдаваться… бороться и искать… бороться и не сдаваться…
Я размахивал руками до тех пор, пока не обессилил. Ослабевшим голосом, проглатывая буквы, я продолжал нести всякую чертовщину и шептать слова из песни:
— Воля и разум… сильнее всяких войн… воля и разум… воля и разум…..сильнее всяких войн, воля и разум…
И все-таки я согрелся, что, конечно, радовало, но я вдруг понял, что вот уже несколько минут слежу за паром, вырывающимся изо рта. Боже мой! Температура в каморке стремительно падала. Если до этого момента я твердил себе, что отчаиваться рано, что еще не время, то теперь это время наступило. Я напряженно искал выход, но в голове были тоскливые, полные пессимизма, мысли. Ни одной полезной идеи.
«Скоро вообще никаких не будет, — подумал я. — Может вздремнуть, пока не очень холодно. Потом будет не до сна…»
Но сон не шел; несмотря на усталость, я был перевозбужден. Доел оставшуюся икру, но это поддержало меня лишь на время.
— Как же мне пережить ночь? — спрашивал я себя.
Дыханьем я согрел озябшие руки. Вот теперь и руки стали замерзать. Сначала ноги, а потом руки. Позже холод проберется под одежду, и тогда мне уже не согреться.
Долго сидеть и не двигаться было невозможно. Часа через два я очень сильно замерз. Не помог даже плед, в который я завернулся с ног, до головы. Видимо, ночной мороз был очень сильным. Утешало лишь то, что благодаря холоду наводнение мне теперь уж точно не угрожало…
«Пора снова делать зарядку, — решил я, — иначе окочурюсь, и очень скоро».
Я попытался вновь размять мерзнувшие конечности, но окончательно обессилел и рухнул на унитаз. Ноги перестали слушаться.
«Умереть — не встать, — кажется, так говорила одна моя очень симпатичная приятельница», — подумал я, но кажется это была моя последняя шутливая мысль.
Я бесповоротно двинулся вниз по течению реки под названием Апатия. Перед моими глазами поплыли отрывочные и не связанные между собою воспоминания из моей жизни. Детство сменялось недавними событиями, которые неожиданно перескакивали на школьные годы. Это было удивительное кино. Просматривая его, я вспомнил то, что уже давно было погребено в толще моей памяти. Говорят, это предшествует мгновению смерти, и сейчас, кажется, начался мой последний сеанс.
Фильм, мелькающий перед моими глазами, оказался столь коварным, что я потерял связь с происходящей действительностью. И чем больше я смотрел его, тем больше удивлялся. Я вспомнил старые долги, которые не отдал; вспомнил забытых друзей детства, которые давно разбрелись по свету. Я, наконец, вспомнил, где зарыл свой ценный детский клад. Коробочка с красивыми стекляшками, несколькими значками и тремя иностранными монетами была закопана под мостом в Царицынском парке. Из-за этой потери я буквально убивался, хотя уже был большим и учился во втором классе. Я тогда подумал, что коробку утащил мой друг, по прозвищу Макарошка, но теперь я знаю, что друг у меня был не вороватый.
Удивительный фильм загипнотизировал меня. Я перестал чувствовать холод и погрузился в дремоту. Приятные ощущения одеялом окутали меня, и мне показалось, что я с каждой минутой становлюсь все счастливее и счастливее. Я тихо посмеивался, подобно булкаговскому прокуратору, и смотрел свое кино. В тишину немого фильма, изредка прорывались отрывки песен, которые казалось, звучали из шипящего патефона: «Скажите, как его зовут? Бу-ра-ти-но! Буратино, Буратино, Буратино…»
Вдруг сквозь сон раздался крик:
— Не засыпай, Буратино, а то замерзнешь!
Но мне было хорошо, и я ни за какие коврижки не хотел просыпаться. Я поворочался на унитазе, словно спал в мягкой постели. Вновь меня потревожил уже не крик, а вопль, полный отчаяния:
— Да проснись же ты, Буратино, деревянная душа! Проснись!
Я бы ни за что не проснулся, если бы не удар, пришедшийся по моей голове, от которого сон мигом испарился. Я открыл глаза и не сразу понял, что лежу, прижавшись щекой к грязному, холодному полу.
— Приснится же такое, — сказал я и встал на ноги. В каморке было очень холодно, да и сам я невероятно замерз. Замерз так, как никогда до этого в своей жизни мне не доводилось замерзать. — Нужно срочно согреться, иначе через час превращусь в сосульку! Но приседать я больше не буду! Хватит с меня!
И я стал прыгать на одном месте. Прыг-скок, прыг-скок, бежит горячая кровь по венам. Я прыгаю, значит, существую. Именно так для меня звучал философский тезис.
— Я тучка, тучка, тучка, я вовсе не медведь… я тучка, тучка, тучка, я вовсе не медведь… тучка, я вовсе не медведь, тучка, тучка, медведь, — безостановочно повторял я.
Но прошло совсем немного времени, и я окончательно выбился из сил. У меня закружилась голова, а перед глазами замелькали разноцветные круги.
«Закончился гемоглобин, — сказал я себе, — голод и спорт — вещи несовместимые».
Я тяжело опустился на унитаз. Меня подташнивало, подскочило давление. Оно поднималось все выше и выше. Мне совсем стало плохо, затылок похолодел. Если бы я тогда упал в обморок, то, скорее всего, так из него и не вышел бы. Я сдавил изо всех сил голову и потихоньку давление спало. Приступ прошел, но я настолько обессилел, что не мог подняться с сиденья. Теперь после галлюцинаций, подаривших мне минуты радости, я ощутил себя самым несчастным-разнесчастным на земле человеком. Отчаяние захлестнуло меня. Я не имел ни желания бороться, ни сил. Но моя, еще живая и не сдавшаяся душа подавала сигналы SOS.
— Спасите наши души, спешите к нам… и ужас режет души напополам… тише, тише сигнал наш SOS, спешите к нам… все тише, тише сигнал наш SOS…. SOS…. SOS…. SOS….SOS…. SOS… — уже почти неосознанно шептал я.
Голова клонилась вниз. Тело, скинув напряжение ужаса, обмякло. Никаких галлюцинаций больше не было, только сладкое чувство неги заполнило все внутри, как будто желая утопить, или заглушить внутренний передатчик, подающий сигналы бедствия. И сигналы становились все тише и тише. Я погружался в мир полный тишины, в небытие.
Я удивился, ибо понял, что стою на странном мосту, в весьма странном месте. Мост, погруженный во тьму, был старый и почти разрушенный ударами неумолимого Времени. Мою душу терзали подозрения, что я уже когда-то был на этом мосту, был не один и давно. И мост, мост, был тогда другим, целым. Точно, другим. Все было другое, и, самое главное, тогда ему не было видно конца. А теперь вот он — конец пути… Пути конец… Передо мною чернел вход в огромную пещеру, из которой веяло холодом, сковавшим тело, и тоской, изгонявшей прочь всякие чувства и мысли. До пещеры оставалось идти всего-то ничего. Несколько шагов. Несколько шагов, которые совсем не хотелось делать, но я знал, что мне все же придется шагнуть вперед.
