Том Шервуд - АДОНИЯ
Она дошла до своей кареты, грустно улыбнулась: Филипп, усевшийся на козлах, красовался приклеенными рыжими усами и бородой. В карету не села, а, кивнув кучеру, медленно пошла в сторону флигеля. Следом, словно привязанный, шествовал ничуть не уставший стекольник, а в отдалении, столь же медленно, влекомая печально мотающими гривами лошадьми, катила карета.
Босх и ценитель
Следующим утром Адония преобразилась. Деликатность её «работы» требовала избегать лишнего внимания обитателей порта, поэтому карета, которой правил рыжебородый и рыжеусый кучер, привезла к пристани юную девушку в белом парике и светло-кремовом платье. Зонта не было, а лицо вместо него затенял лёгкий соломенный капор. Сердце Адонии тихо приветствовало это вынужденное обновление: была надежда, что художник не обратит внимания на слишком частое появление в поле его зрения белого платья праздно гуляющей дамы, и тогда появится возможность постоять минутку-другую возле заветного ящика и полюбоваться молодым мастером и его волшебной работой.
Однако нетерпеливо трепетавшее сердце заполнилось в этот день жестоким разочарованием: не было художника на его привычном месте. Весь долгий день желтел на краю мола невостребованный сирый ящик, а вечером деловито притопал толстый, пахнущий дымом турок, схватил и унёс ящик и, с громким треском раздробив его ногой в малиновой, без задника и с загнутым носком туфле, сжёг.
И на следующий день художника не было. Солнце, появляющееся в небе с неизменной и очень завидной закономерностью, направилось уже к дальнему краю моря, чтобы погрузиться в него для короткого ночного летнего отдыха. В этот час, когда колер акватории порта приобрёл тёмно-синюю непрозрачную глубину, а дальний край моря смешал пурпур с индиго, с Адонией произошло необычайное: в груди её вскипели и обильно выступили из глаз торопливые горячие слёзы. Склонив голову, пряча эти слёзы, не поднимая руки, чтобы не выдать себя понятным любому человеку жестом, девушка торопливо прошла к краю мола, в относительно безлюдное место. Повернула лицо в сторону пурпурного горизонта. Учащённо смыкая ресницы, чтобы прогнать предательскую солёную влагу, вознамерилась успокоиться и принять обычный независимый вид. И вдруг безудержно разрыдалась. Прошла ужасная, нескончаемая минута. Справившись с болью сердца, вымочив безнадёжно платок, всхлипывая, Адония слегка повернула голову: стоявший в двух шагах, равнодушно смотрящий на кромку прибоя Рыло вполголоса проговорил:
— Что случилось?
Она в ту же секунду пришла в себя.
— Ты зачем подошёл так близко, болван? — так же вполголоса произнесла она. — Если я примелькалась чьим-то глазам — пусть они видят, что я обыкновенная нервная дамочка, которая не может дождаться своего друга. Потому и дефилирует здесь целыми днями.
— Восхищён вашим гениальным притворством, — скороговоркой выдавил Рыло. — Немедленно исчезаю.
Стекольник, переложив в правую руку ящик, с безучастным выраженьем лица отошёл.
Вечером, во время ужина, он не преминул расхвалить это притворство сидящим за столом патеру и Филиппу, и патер ласково похвалил способную ученицу.
— Это было не притворство, патер, — вдруг сказала Адония. — Я действительно плакала.
— Но отчего же? — удивлённо поднял брови старик.
— Возле Люгра, на берегу реки, вы сказали мне, что однажды я встречу необыкновенного человека. Он станет моим близким другом и войдёт в нашу компанию.
— Говорил, дочь моя. Прекрасно помню.
— Так вот, я его встретила. И не решилась сразу же познакомиться. Он художник в порту, и у него было постоянное место. Но два дня уже, как он исчез. Это необъяснимо, но я не знаю, как буду жить, если не встречу его ещё раз…
Ночью Адония не спала. Лёжа в мягкой белоснежной постели, устроенной в углу за высокой ширмой, она плакала. До слуха её доносились приглушённые фразы:
— Ты же неотлучно был рядом с ней. Неужели не помнишь, какой он из себя, этот художник?
— Да как помнить! У меня никого не было перед глазами, кроме лысого маленького монаха в коричневом балахоне!..
Утром Адония надела траур: своё белое платье, в котором она вышла в порт в первый раз.
Она ходила вдоль уже заученного наизусть мола, и сердце её сжималось от боли: ведь она, чтобы не привлечь к себе ничьего внимания, не могла расспросить ни грузчика, ни торговца сардиной о том, кто был этот нищий, с опалённым лицом рисовальщик, и куда он так внезапно исчез… Положение было безнадёжным. Увы.
— Я так и думал, что встречу вас именно здесь, — сказал кто-то рядом ней, когда она вернулась к карете.
Адония вздрогнула. Доминик, смущённо улыбаясь, смотрел на неё, и серые глаза его были наполнены теплом, радостью и каким-то детским, бесхитростным счастьем. В первый миг она его не узнала. Перед ней стоял дворянин, холёный красавец с длинными, слегка вьющимися медно-каштановыми волосами и мужественным, опалённым морским солнцем лицом. Серый шёлковый шейный платок в открытом вороте белой, с широкими рукавами тонкой рубахи. Серые атласные панталоны мягкими волнами сбегали в высокие, в точности как у неё, коричневые ботфорты. Широкий коричневый пояс, на нём справа — клапан тонкого кошелька, слева — кольцо для шпаги, и в кольце — сама шпага.
— Я не мог вам представиться в том виде, в каком увидел вас впервые, три дня назад, и поэтому…
Неоспоримо, очевидно, и вне всяких сомнений: ни одна благородная женщина Англии не сделала бы того, что совершила в этот миг Адония. Шагнув, она обхватила шею художника отчаянно вскинутыми руками и прижалась щекой к его щеке.
— Я не мог… — задыхаясь от волнения, бормотал Доминик. — … Совершить знакомство… Располагая скудными средствами…
— Да, да, да, — сбивчиво прошептала Адония, — когда несчастный кот съедает половину твоего ужина…
— Но как? Разве вы видели?
— Если б вы знали, как я высматривала вас эти дни! Я была в отчаянии оттого, что не осмелилась познакомиться сразу!
— А я, если б вы знали, как я обмирал эти два дня и две ночи при мысли о том, что вы дождётесь-таки своего корабля, и он увезёт вас туда, где я вас никогда бы уже не нашёл! Но выхода не было: я должен был заработать на приличную одежду и пусть на единственный, но отвечающий такому событию обед…
— Заработать? — Адония слегка отстранилась и лучистым, сияющим взглядом посмотрела в его глаза. — Портовому художнику заработать такую сумму… Когда иной раз приходилось ночевать под опрокинутой старой шлюпкой?
— Но это-то откуда вы знаете? Ах, вы, конечно же, слышали… Да, заработал. Я продал местному знатоку искусства дорогую картину.
