Том Шервуд - АДОНИЯ
— Вот теперь всё! — звонко произнесла Адония, выходя из дверей соседней комнаты.
Она принесла и поставила блюдце с округлым рядком сыра с одной стороны и отображающим его точно таким же овалом из круглых долек лимона. Села на стул, но тут же привстала:
— Да нет же, ещё одно есть, последнее…
— Подожди! — остановил её Доминик. — Позволь мне!
Он встал и быстро прошёл в соседнюю комнату. Через мгновенье вернулся и, держа обеими руками, поставил перед Адонией высокий, сверкающий золотыми вкраплениями, хрустальный фужер.
— Это — тебе, — сказал он, вставая перед Адонией на колено. — Флорентийский хрусталь. Здравый смысл говорит, что купить нужно было бы пару, но тогда это не очень-то выглядело бы как подарок.
Адония взяла его лицо в ладони и, наклонившись, едва касаясь, поцеловала в уголок глаза.
— Теперь ты наберись на секунду терпения, — сияя улыбкой, произнесла она и, встав, порхнула к стоящей возле двери корзинке.
Вернувшись к столу, она присела возле всё ещё покоившегося на колене Доминика. Что-то прятала, заведя руку за спину.
— Теперь раскрой пошире глаза, — таинственно сказал она, — и верь им!
И, поведя рукой, предъявила изумленному другу точно та кой же хрустальный бокал.
Одно из моих самых любимых занятий, — смеясь глазами, сказала она, — посещать антикварные лавки!
— В переулке, напротив восточной гавани, да?!
Тихонечко рассмеявшись, держась за руки, они встали, медленно разделились, потянувшись каждый к своему стулу.
— Скорее давай их наполним! — всплеснула руками Адония.
Доминик взял бутылку. С писком вылезла тугая толстая пробка. Взволнованным тенорком заклокотала, выбегая из длинного горлышка, тёмно-вишнёвая влага. Разлив вино, Доминик поднял на уровень глаз подаренный ему бокал, поцеловал его стенку и медленно пригубил. Адония, тем же прочувствованным жестом новоявленного ритуала приблизила свой бокал, поцеловала его кромку и, пристально глядя Доминику в глаза, отпила глоток. Долгую, волшебную, сладостную минуту они смотрели друг на друга сквозь оживлённые светом свечей вытянутые вертикально цилиндры рубинов.
— Ты расплываешься, — вглядываясь в свой рубин, прошептала Адония, — но я вижу тебя ясней и отчётливей, нежели в свете обычного дня.
— И я вижу тебя, и узнаю! — ответно прошептал Доминик.
— Как же это ты узнаёшь? Ведь ты меня раньше не видел!
— Ты разве не помнишь, — вполголоса промолвил Доминик, опуская бокал. — Мы знали друг друга прежде. Ещё до того, как родились на этой земле.
— Да! — потрясённо прошептала Адония, и глаза её вдруг наполнились блеснувшими в свечном свете слезами. — Как я могла забьггь? Я уже сидела вот так, напротив тебя, и лицо у тебя было точно такое!
— Вокруг был сад, волшебный, прекрасный!
— Над нашими головами разговаривали ветви деревьев!
— По утрам, когда вставало многоцветное солнце, мы шли, — нет, мы летели смотреть…
— На белого буйвола!
— Да, конечно! И мы приветствовали их — и белого буйвола, и янтарного льва… А третий? Ты помнишь, кто был там третий?
— Сверкающий синий орёл! — потрясённо прошептала Адония.
— Да, орёл.
— Расскажи, расскажи, расскажи! — простонала Адония, — что это было? Когда это было?
— Мы сговорились встретиться здесь, на земных дорогах. Но раз за разом наши пути расходились. Ты помнишь, как бесконечно давно мы покинули наш волшебный сад?
— Тысячу лет!
— Тысячу лет.
— Я всё это время искала тебя!
— А я, о как я ждал этой встречи! Я знал, что вернуться мы сможем лишь встретившись здесь.
— Но скажи, зачем ты ушёл?
— Был дальний Зов, который томил меня возможностью увидеть земной мир. Я мечтал стать художником и рисовать добрые лица людей, милейшие лики животных, прекрасные, гордо взлетающие к небу замки. Море, деревья, цветы.
— Карету, кота, молочницу, трубочиста!
— Стайку пушисто-жёлтых цыплят, грозовое облачко, пьяненького купца!
— Паруса кораблей! Тележное колесо! Одинокую чайку!
— И скрип этого колеса, и крик этой чайки!
Адония, положив руки на край столешницы, чуть наклонилась вперёд и проговорила:
— Я знаю, чего тебе хочется сейчас больше всего!
— В самом деле? — изумлённо и тихо проговорил Доминик.
— Да. И хочу тебя попросить: пусть это будет уголёк и охра.
Как на первом твоём увиденном мною рисунке!
Спустя пять минут Доминик, придерживая снизу знакомую ей дощечку, постукивая и скрипя углем, покрывал картон стремительными штрихами. Адония сидела, позируя, какое-то время, потом быстро встала, сказав «я сейчас!», принесла лист, перо и чернила. И почти час сидела, покусывая губы, и время от времени торопливо покрывала лист беглыми чёрными, влажными строчками.
Пролетел этот час.
— Я почти закончил, — одарив Адонию сияющим взглядом, сообщил Доминик.
— Я тоже — почти! Вот послушай!
Приподняв перед лицом лист, она стала читать, выделяя паузы:
— Невесомой звездой. Я лечу за тобой. Мы расстались в небесных мирах.
Переведя дыхание, она взглянула поверх кромки листа на замершего над неоконченным рисунком Доминика и продолжила:
— В лучезарной дали. Далеко от Земли. Ты мечтал о земных городах.
— Умоляю, — прошептал Доминик, — читай дальше!
— То в багряном огне. То на белом коне. То в атласе карет, то в пыли. (Она снова бросила быстрый взгляд.) — То в шелках, то босой. Я иду за тобой. По бескрайним дорогам Земли.
— Это всё?
— Пока всё. Вот ты завершишь мой портрет, и я допишу. Осталось немного.
— Нет! Я не смогу рисовать, пока не услышу финал!
— Хорошо. Тогда подожди. Финал уже поёт в моей груди. Осталось только слова подобрать…
Спустя ещё пять минут, остановив стремительный бег пера, она отложила его, выпрямилась, глубоко вздохнула и, читая с листа, завершила:
— Мимо синих морей. Золотых королей. Мимо вечных рабов и господ. Я иду сквозь века. Я бессмертна, пока в моём сердце надежда живёт.
— Как ты назовёшь это стихотворение, звёздочка? — не стыдясь выступившей слезы, спросил Доминик.
— «Эсперанса».
— «Надежда»?
— Ах, ты знаешь испанский?
— Я знаю единственное слово в нём. «Эсперанса».
Где-то далеко, в пригороде, скрипуче провозгласил утро петух. Синева в окне посветлела. Приближался рассвет и вёл за собой новый, наполненный неведомым, неумолимый день.
Глава 11
Альба, Бэнсон и Симеон прибыли в Плимут на неделю позже сбежавших оборотней. Неизвестно, чем закончились бы события, если бы Алъба столкнулся в порту с Адонией и дрожащим над своими пистолетами Рылом, но их корабль на пути из Бристоля в Плимут заходил в Барнстепл добирать груз. Поэтому, когда Альба ступил на мол гавани, ни Адонии, ни Рыла, ни Филиппа там уже не было. А был, если применить вполне уместную метафору, рёв невидимого подземного пламени и грозный гул небесных колоколов: отзвуки кармы, вмешавшейся в жизнь двух любящих друг друга людей.
