Остин Райт - Островитяния. Том третий
Взгляд ее, устремленный в одну точку, застыл. Губы полуоткрылись.
— Джон, ты и правда считаешь…
— Об этом стоит подумать.
— Но ты! — воскликнула Глэдис. — У тебя ведь тоже есть талант. Ты можешь писать. Не становись фермером.
— Надеюсь, не стану.
В каждом из нас словно пробудились какие-то силы, и каждый чувствовал это в себе и в другом.
— Ты просто подговариваешь меня начать немедля! — воскликнула Глэдис и, встав, прошла в комнату, которая отныне была нашей, как будто собираясь обдумать то, что только что сказала. Я последовал за ней и увидел, что она стоит перед очагом.
— Я чувствую, что буду счастлива, — задумчиво произнесла она. — Как здесь тихо…
Умом я понимал, что утомлен и Глэдис устала тоже, но громче, чем голос рассудка, звучал во мне какой-то иной, более правдивый голос. Сомнений быть не могло — время настало.
— Я люблю, я хочу тебя, — сказал я.
Глэдис стояла не шевельнувшись. Ни один мускул не дрогнул на ее лице, и на мгновение оно показалось мне незнакомым. Желание подступило неудержимой волной, происходящее стало похоже на сон.
— Никто не войдет? — холодно спросила Глэдис.
— Никто не знает, что мы вернулись домой.
— Можно разжечь огонь? Мне что-то зябко.
Взяв с накрытого скатертью стола кремень и огниво, встал на колени перед очагом.
— Я люблю тебя за то, что ты сказал это именно так… Погоди, я разденусь, — сказала Глэдис.
Перенеся наверх дорожные мешки, я отвел лошадей на конюшню и сообщил Станее о нашем приезде. Глэдис надела вечернее платье, которого я еще не видел, темно-синее, расшитое красным и желтым. Наш праздничный ужин состоял из жаркого, зелени, хлеба, яблок и красного вина.
Потом мы прошли в гостиную, и я растопил очаг, но в комнате было по-прежнему холодно. Мы поудобнее устроились на придвинутой к огню скамье.
Неспешно текли вечерние часы. Говорить было почти не о чем, да и не хотелось — мы были еще целиком во власти чар той встречи, что полностью поглотила нас обоих, когда каждый давал и брал не скупясь, счастливый смех исторгался из самого сердца, а наслаждение похоже было на глубокий, ничем не нарушаемый сон…
— Завтра, — начала было Глэдис, — завтра я должна…
— Давай подумаем о завтра — завтра.
— Тогда поцелуй меня.
Я поцеловал ее, и мы легли спать и мирно уснули в тишине и покое родного дома.
Глава 39
ПОМЕСТЬЕ НА РЕКЕ ЛЕЙ
Свежий, прозрачный утренний свет заливал комнату. Я украдкой взглянул на Глэдис, которая не знала, что я уже тоже проснулся. Она лежала на спине, глаза, оттененные черными ресницами, были широко открыты. Глядя на темные перекрытия потолка, она похожа была на радостно завороженного ребенка.
В открытое окно веяло прохладой. В доме и вокруг царила тишина. Возможно, Станея уже и пришла, но мы все равно не услышали бы ее через толстые каменные стены и пол.
Заметив, что я проснулся, Глэдис потянулась ко мне и заговорила о том, что счастлива, так, словно хотела уверить меня в этом.
— Я все думала о том, чем могу заняться, Джон. Ведь ты, наверное, почти каждое утро будешь рано уходить из дома.
— Больше всего меня беспокоит сейчас, как мне передать пятую часть выручки за урожай агенту в Тэне, — ответил я. — Половина или треть уйдет на уплату налогов, а остальное мы продадим и только эти деньги сможем расходовать. Через несколько дней предстоит съездить в город — продать зерно, овощи, которые скоро портятся, яблоки, сидр и вино.
— Можно я поеду с тобой?
— Когда я говорю «мы», то имею в виду и тебя. Надеюсь, тебе захочется поехать.
— Обязательно.
— К тому времени вернется Фэк, и ты сможешь взять Грэна (эту лошадь подарил ей Дорн), а ту, что я нанял, мы прихватим тоже. Как только закончим дела, завезем ее обратно в Фаннар.
— Замечательно. А что ты будешь делать сегодня?
— Покажу тебе поместье и представлю Анселя и Станею.
На лице Глэдис появилось робкое, неуверенное выражение.
— Что мне лучше надеть?
— Коричневое прогулочное платье, которое дала тебе Некка.
— Буду островитянкой, — решительно произнесла Глэдис.
После завтрака мы отправились по идущей под уклон дороге в небольшую долину, где жили арендаторы. Спустившись вниз, мы ненадолго остановились. Потом поехали вверх по отлогому склону перед домами, через низкую седловину, с одной стороны которой возвышалась поросшая соснами гряда, а с другой — холм, вершину которого, словно плюмажи, украшали дубы и буки, а кругом раскинулись поля. Дальше дорога вела на север и снова сворачивала к реке Лей, русло которой вплотную подступало к усадьбе в двух местах, поскольку в восточном направлении река поворачивала вправо. Наконец мы достигли северной оконечности наших земель, при этом удалившись от усадьбы на целую милю. Перед нами лежали земли Ранналов; здесь местность делалась более гористой.
На мосту мы снова остановились.
— Мне наше поместье представлялось меньше, — сказала Глэдис.
— Миля в длину и почти полмили в ширину. Я сам его еще недостаточно знаю… Теперь, вместе, мы исследуем каждый уголок, даже самый запущенный, верно, Глэдис?
— Так прекрасно столько времени проводить на воздухе. В Нью-Йорке…
Переглянувшись, мы рассмеялись.
— Нью-Йорк!.. — воскликнула Глэдис. — Где теперь все твои театры, шум, грязь, толкотня, грохот поездов!.. Неужели я и вправду когда-то жила там? Я стала совсем другой! Ты женился на девушке из Нью-Йорка, сможешь ли ты полюбить ее островитянкой?
— Ты останешься прежней.
— Это невозможно, дорогой. Я полностью переменилась.
— Может быть, ты ищешь себя.
— Хотелось бы мне самой знать, чего я ищу. Я знаю только… — Она умолкла, а затем торопливо продолжала: — Знаю только, что любовь способна очень сильно изменить человека.
— К лучшему?
— Меня — да. Я счастлива… Ну а ты? Что для тебя, Джон, значит то, что я теперь все время рядом и ты можешь… ах, прости, дорогой, любить меня, обладать мною, знать, что я принадлежу тебе?
Я постарался найти нужные слова, но смог вымолвить только:
— Для меня в этом — покой и сила.
— Как это забавно звучит!
— И красота, — добавил я.
— Скажи, ты меня любишь?
— Люблю, — ответил я, чувствуя, что слово это ровным счетом ничего не добавляет к сказанному.
— Остальное мне не важно.
Идя по собственным следам, мы поднялись на Сосновую гряду, откуда Глэдис могла сама, воочию и без всяких объяснений, увидеть общий план нашего и соседних поместий. Холмы Года казались ближе, чем были на самом деле, а в шестидесяти милях вдали, за долиной Доринга, различимы были белые снежные вершины, невысокие, но отчетливые.
