Остин Райт - Островитяния. Том третий
Обеденное время закончилось. Мужчины вернулись к работе. Я обернулся к Глэдис: она стояла в нерешительности, не зная, чем теперь заняться, и я предложил ей взять грабли и немного помочь Лайе и Лайне.
— Я действительно здесь нужна? — спросила Глэдис.
— Особой нужды нет, но помочь ты можешь. Да и занятие это приятное.
— Если я не нужна… Может быть, в другой раз… Пожалуй, мне лучше вернуться домой и распаковать вещи… Но послушай, Джон, если ты хочешь, чтобы я осталась…
— Поступай, как тебе хочется.
— Тогда я пойду.
Она уже пошла было прочь, но тут же вернулась:
— Когда тебя ждать?
— Когда стемнеет.
— Значит, к ужину?
— Примерно за час до ужина.
— Ты не против, если… Впрочем, чая все равно нет.
— Попроси Станею приготовить шоколад.
— Ладно. Тогда… до встречи.
В голосе ее мне почудилось разочарование.
Домой я возвращался уже в сумерках. Приятная усталость разлилась по телу. Я заранее предвкушал встречу с Глэдис, такой ласковой и милой, мирную беседу с ней. На кухне Станея поднесла мне чашку шоколада, и я пожалел, что Глэдис не догадалась спуститься.
Поднявшись наверх, я застал ее в комнате: она молча сидела перед горящим очагом, глядя в огонь. На ней было темно-зеленое шелковое платье, которое делало ее более худощавой и снова похожей на американку. Она сидела безвольно сложив руки, сундуки и чемодан были открыты, и вещи в беспорядке разбросаны вокруг. Я присел рядом, но не решался коснуться ее: проработав весь день, я даже не успел умыться.
— Хорошо, что ты наконец вернулся, — произнесла Глэдис. — Время тянулось ужасно долго… Я уж думала пойти тебя встречать.
— Тогда почему не пошла?
Она ничего не ответила. Когда я вошел, Глэдис встретила меня улыбкой, но теперь снова отвернулась к огню, и я увидел, что на ресницах ее блестят слезы.
— Что случилось? — воскликнул я, схватив ее мягкую, вялую руку.
— Не знаю… Эта тишина меня пугает. Все ходят бесшумно, как призраки.
— Тебе было одиноко?
— Ах, нет… Я просто глупая… В этом доме я чувствую себя как кошка на новом месте. Даже не знаю, кто теперь мой хозяин.
— Мы устроим тебе свой уголок.
— Да, поэтому я и решила посидеть у огня.
— Мы устроим тебе мастерскую. Там тоже будет уютно.
— Здесь мне, пожалуй, уютнее всего.
— Разве тебе не хочется, чтобы у тебя было твое, и только твое место? Эта комната теперь наша, общая.
Глэдис покачала головой, пальцы ее сжались. Она повернула ко мне искаженное болью лицо.
— Глэдис, я почти весь день работал, вспотел и весь в земле. А ты такая чистая, свежая.
— Думаешь, я специально прихорашивалась?
Я усадил ее к себе на колени и крепко обнял.
— Я очень счастлива, — сказала она, прижавшись к моему плечу и тихо всхлипывая. Горючие слезы текли по ее щекам. — Здесь все такое призрачное, Джон, даже ты… все, кроме того, что ты обнимаешь меня.
Еще крепче прижав ее к себе, я осторожно прикоснулся губами к ее нежной шее…
Немного погодя она снова села прямо, поцеловала меня и пошла вытереть слезы.
— Ты действуешь на меня успокаивающе, — сказала она, вернувшись. — Мама всегда говорила, что некоторым женщинам слезы к лицу, а у меня, когда я плачу, вид ужасный… А откуда в Островитянии берут горячую воду?
— На кухне в кувшинах обязательно должна быть согретая вода. Сейчас принесу.
— Со временем я тоже всему научусь. Вообще-то я мылась холодной, а теперь только хочу умыть глаза. Я ведь очень редко плачу, Джон.
Я принес из кухни два больших умывальных кувшина для нас обоих. Глэдис раскладывала вещи, которые достала из сундука, но, умывшись, снова села перед очагом, положив на колени раскрытую книгу, но даже не глядя в нее.
Приготовив чистую одежду, я выдвинул из-под шкафа медную ванну, налил туда горячей воды и стал раздеваться…
— Можно я погляжу на тебя? — раздался голос Глэдис.
— Конечно… даже не спрашивай.
— Я не знала.
Бросив на нее быстрый взгляд, я увидел в ее глазах удивленное и веселое выражение. По щекам разлился румянец.
— У тебя красивое тело, — сказала она наконец, отворачиваясь. — Ах, мне подумалось…
— Что, Глэдис?
— Такое совершенное, такое любимое! — Она наклонилась и закрыла лицо руками. — Мне так хочется научиться рисовать, и чтобы при этом люди на моих рисунках не выглядели нелепо! Если ты заглянешь в мастерскую… Я собиралась не показывать тебе, но передумала.
Одевшись, я тут же прошел в мастерскую. Глэдис вытащила из сундуков все свои рабочие принадлежности и разложила на полу и стопкой на столе. Эскизы маслом стояли, прислоненные к скамье и вдоль стен, в ожидании, когда их можно будет развесить. Падавший от свечи свет делал краски приглушеннее. На мольберте стоял натянутый на подрамник холст. На нем был углем набросан вид из окна. И только в одном месте был положен белый мазок. Но повсюду виднелись резкие черные штрихи — словно ребенок с досады исчиркал неудавшийся рисунок. В воздухе приятно пахло красками и скипидаром, а на полу лежала палитра с червячками выдавленной краски.
Я вернулся в спальню. Глэдис по-прежнему, застыв, сидела перед очагом. Она даже не шевельнулась. Сев рядом, я обнял ее. Она не сопротивлялась, но и никак не ответила на мою ласку.
— Когда я первый раз приехал сюда, — сказал я, — мне казалось, что я просто умру от тишины и одиночества, ими дышит здесь сам воздух.
Глэдис вздрогнула… Рука ее легла на мою.
— Мне казалось, что это нервная реакция, так много всего произошло за последнее время, но ни в чем я по-настоящему не участвовала сама… — сказала она. — Прости.
— Это ты прости, что я заставляю тебя страдать.
— Но я вовсе не несчастлива. Я не могу быть несчастлива с тобой.
— Потом оказалось, — продолжал я, — что одиночество — лишь преддверие иной реальности, куда более живой и яркой, чем я когда-либо знал. Человек должен начинать с одиночества.
— Но я здесь всего неделю… Я пробовала писать, но у меня ничего не выходит… Ты посмотрел?
— Да, но…
— Что ты обо мне думаешь?
— О тебе? Я люблю тебя!.. И мне хочется, чтобы ты поскорее миновала преддверие одиночества. Впереди столько дел, Глэдис.
— Тебе не кажется, что я глупая?
— Да нет же, нет!
— А по-моему, да… ведь у меня все есть.
— Ты проехала чуть ли не через полсвета, вышла замуж, поселилась в незнакомом доме, переменила образ жизни — и все за пять дней. Конечно, нелегко пережить и принять все это сразу. Ты еще не целиком здесь.
