Владимир Смирнов - Над океаном
— Снижаясь, он дошел до нижней кромки радара и вышел из видимости локаторов. В тот момент он имел высоту...
— Помню. Дальше.
— Ведется радиолокационный поиск. По побережью работают все РЦ ЕСУВД. Подключены посты береговой службы. Задействована вся СНИС[19] пограничников. Результатов пока нет.
— Ясно. Благодарю. К вам все. Пост связи, есть что-нибудь?
— Говорит пост связи. Нет. Ничего.
— Позывные? Пеленг? Радиообмен?
— Нет.
— Что моряки?
— Работают. Молчат. Последние радиоданные вы приняли. Сторожевик ПСКР-41, десантник СДК-39, фрегат...
— Говорите по-русски!
— Виноват. Корабль противолодочной обороны «Заядлый» — сообщили, что вошли в район поиска и развернулись на прочесывание. Туда же идут два номерных траулера ГДР и польский паро́м. Траулеры подойдут ориентировочно часа через три — три с половиной, паро́м — через четыре. Они уже ведут поиск по курсу следования. Вышли из баз четыре ПСКР морчастей погранвойск и полным ходом идут в тот же район.
— Знаю. Это я знаю.
— Так точно. Ваш отказ от вылета самолета рыборазведки я передал.
— Запрещение. Запрещение, а не отказ.
— Так точно.
— И?
— Аэропорт ответил, что нам они не подчиняются и экипаж греет моторы.
— Какая у них машина?
— Ан-26.
— Только этого нам и не хватало...
Тагиев помолчал.
Из динамика доносилось приглушенно монотонное и усталое:
— Девять пятьдесят третий, Девять пятьдесят третий, я — «Барьер», почему молчите, прошу связь, прием... Девять пятьдесят третий, при невозможности ответить на этой частоте прошу перейти на другие частоты, аварийную. Я работаю по всем указанным частотам, жду десять секунд, прием...
Царев покосился на секундную стрелку электрочасов под потолком. Время, идет время! Но минут десять пока еще есть.
Тагиев, не отключая связи, тоже смотрел на судорожно перескакивающую деления циферблата стрелку. Пять, шесть, семь, восемь... Щелчок. И опять тот же голос:
— Девять пятьдесят третий, я — «Барьер». Даю настройку по всем указанным частотам. Внимание, начали. Один, два, три, четы...
— Частота аварийного маяка?
— Непрерывно пишется и прослушивается. Маяка в эфире нет.
— Почему? Если они... Почему?
Динамик недоуменно молчал.
— Так, ясно. Спасибо, — устало сказал Тагиев. Тумблер щелкнул, отключив тот усталый, унылый, рвущий душу голос.
Царев шагнул к пульту и снял телефонную трубку:
— «Беговой»! «Беговой»! Отдыхаете? Городской аэропорт, диспетчерскую. Правильно. Жду... Кто у трубы? Вечер добрый, Николай Иванович. Царев говорит. Ну да, верно, какой вечер — утро давно. Свихнешься тут... Слушай, Николай Иваныч, ты чего бузишь? А как же не бузишь? Ты что, решил, во всех наших ВВС уже не осталось ни летчиков, ни самолетов, и ударился в партизанское движение? А ты в окно давно глядел? Нет-нет, я в смысле погоды... Иваныч, дорогой, это все наши дела, наши, в каждой избушке свои игрушки. Правильно, оповещение. Но это же... Да, правильно, правильно, согласен. Но это все не значит, что ты должен своих ребят, то бишь еще один экипаж кроме нашего... Нет, ты дослушай... Подо... Николай... Черт, да ты дашь слово вставить?! — Царев даже отставил трубку — в ней так грохотал сердитый бас, что мембрана детонировала.
А на другом конце провода, в похожем, но намного меньшем и в то же время куда более просторном помещении диспетчерской аэропорта, стоял у оконного проема пожилой, совершенно седой кряжистый человек в расстегнутой форменной рубашке гражданской авиации и, глядя в окно, сердито говорил, точнее, ругался в телефонную трубку:
— Не дам! Избушка у нас одна! И мои парни это хорошо понимают — лучше, видать, чем кое-кто другой! Нет, лучше ты послушай!
Он распахнул окно — диспетчерскую заполнил слитный низкий рев моторов: где-то неподалеку стоял готовый к взлету турбовинтовой самолет и прогревал двигатели. Диспетчер захлопнул окно.
— Слыхал? А теперь вот что. Сейчас я их не подниму. Все равно без толку пока. Они будут в пятиминутной готовности — хоть до завтрашнего вечера. Но как только станет чуть ясней — я их подниму. А если раньше у тебя что-то изменится и мы понадобимся — повторяю, мы в пятиминутной готовности. Мы пойдем. Вник? Вник, спрашиваю? Вопросы есть? Молодец! Чего еще хотел поведать? Теперь ничего? Лады. Все. Ждем. Будь. Будь, говорю!..
Царев положил трубку и сказал, ни к кому не обращаясь:
— Без нас они не пойдут — уже легче. Слушай, Алимыч. Я думаю, будет правильно, если я сейчас пойду туда на Ил-28.
— На кой? — тускло, бесцветным голосом отозвался Тагиев.
— Н-ну... Может, крутятся без связи, блудят. Я на них выйду. Помогу связью — скажем, трансляция. Или еще что. А?
— Их даже радары не видят.
— Алимыч...
— Отойди.
— Чего мы тут высидим?
— Мне этих шестерых хватит. Мне их теперь на всю жизнь хватит... — Тагиев сунул лицо в ладони и ожесточенно стал тереть щеки, лоб, глаза, словно сдирая что-то с лица. Его черные, жесткие, с металлической сединой волосы матово поблескивали в полумраке.
— Э, ты тихо, тихо. Ты что... Лететь надо. Если ребята-рыбари готовы — что ж мы-то? Надо. Хотя бы для аварийной комиссии, уж извини...
— Отойди, будь человеком! Оставь меня в покое! Разум-то я дома оставил, но совесть еще при мне...
— Тьфу, да не будь ты бабой!.. — прошипел Царев. Он потряс Тагиева за плечо. — У меня тоже совесть есть, нечего тут... Ты ж знаешь, я справлюсь. А если и нет — что мы теряем? Это их шанс, Тагиев, их!
Генерал резко повернулся:
— Если мне будет позволено высказать свое мнение, я возражаю. Категорически! — Он обвел глазами КДП и услышал, как Царев одними губами повторил: «Категорически...» С этим словом тут что-то уже было. Ах да! Но — все равно.
Стояла полная тишина, нарушаемая лишь тонким шумом аппаратуры. Мертвенно светились бледно-зеленые, осунувшиеся лица.
— Вылет одиночного самолета ничего не даст. В таких условиях это — авантюра.
Царев резко-неприязненно сказал:
— Авантюра — ждать! И делать вид, что солома поможет тонущему!
Генерал старался не менять ни голоса, ни интонаций — хотя устал, очень устал, беспредельно устал.
— Пока еще ничего не случилось... Да возьмите себя в руки, майор! Не случилось и не случится, если они грамотные летчики. И кстати, полковник, я помню, что именно я настоял на их вылете, именно это и будет написано в моем рапорте. — Он произнес слово «рапорт» по-флотски, с ударением на последнем слоге. — Вы удовлетворены? Повторяю, однако, — поднимать одиночный самолет смысла нет. Он просто не найдет их.
— Неразумно? Не оправдано мерой риска? — спросил Царев.
— Слушайте, полковник, давайте-ка вести себя прилично. — Генерал прикрыл воспаленные глаза, которые жгло так, будто их засыпало песком; он с силой потер глаза пальцами — вроде стало легче. — Просто прилично. Не хочется напоминать вам не только о моем звании, должности и тэ-дэ, но и о моем возрасте. Не впадайте в гимназическое бунтарство. Я ведь могу вас...
