Ростислав Самбук - Марафон длиной в неделю
— У пани никого нет в Загайцах? — поинтересовался он.
— Из верных нам?
— Конечно.
— К сожалению. Хотите о Мигуле разузнать?
— У вас не голова, а целое сокровище.
— С дурной головой вы бы меня не держали, отче.
— Да, не держал бы.
— Я про Мигулю у отца Никанора разведаю.
Святой отец раздраженно поморщился:
— Пьет и болтун.
— Но паству свою небось знает.
— Однако он ведь в Куликове...
— Что же, нет у него своего глаза в Загайцах?
— Должен быть.
— Вот и узнаем.
— Только не задерживайтесь, пани Вера, прошу вас поспешить. Этого хлопца нам у себя держать ни к чему. Все может случиться, уважаемая, время военное, до греха недалеко.
— Грешные и так.
— Да, грешные, пани Вера, и пусть бог простит нас.
— Свечку поставлю — и простит.
— Не хулите бога, уважаемая, мне, служителю церкви, не к лицу слушать такие речи.
— Довольно уж... Вернусь к обеду, — уходя, сказала пани Вера.
3
На станцию прибыл эшелон с танками. Боевые машины были покрыты брезентом, но и неопытным глазом сразу можно было определить, какая именно техника движется к фронту.
Эшелон постоял всего несколько минут и медленно, громыхая буферами, покатил на запад.
Бобренок проводил долгим взглядом эшелон с танками, увидел двоих офицеров, выясняющих отношения тут, на перроне, и подумал, что вот так рядом с ним могут стоять вражеские агенты, не написано же у них на лбу, что именно они и есть натуральные шпионы и только притворяются озабоченными какими-то важными делами. На самом же деле пересчитали все тридцатьчетверки на платформах, и самое позднее сегодня вечером неизвестная рация передаст врагу это сообщение.
Майор припомнил шифровку, перехваченную вчера, — собственно, из-за нее он и стоял на перроне вокзала, глядя вслед литерному военному эшелону:
«Сегодня со станции Стрый на Сколе проследовала Сто двадцать четвертая стрелковая дивизия. Третий танковый корпус передислоцировался в район Дрогобыч, Турка. Туда же переброшено семьдесят восемь танков Т-34. Прибыл Отдельный гаубичный дивизион. Наблюдается оживленное движение воинских частей на участке Стрый, Сколе. Седьмой».
Поистине, этот Седьмой знал примерно столько же, сколько и военный комендант станции Стрый, пожилой, болезненного вида капитан, лысый коротышка с покатым лбом.
Только что комендант появился тут. Он смахнул цветным носовым платком капельки пота с носа и вопросительно посмотрел на майора. Как видно, они подумали об одном и том же, ибо капитан, сердито насупившись, сказал:
— Мы делаем все, что можем, для скорейшего продвижения на фронт эшелонов и обеспечения военной тайны на станции. И я просто удивляюсь...
— А ты не удивляйся, — грубовато возразил Толкунов. Он сбросил шинель, сдвинул на затылок фуражку и был похож на неуклюжего интенданта или военного фельдшера, отставшего от эшелона и просившего помощи у коменданта. — Не удивляйся, капитан, — продолжал он с нажимом, — ведь шпионы тоже не лыком шиты. Учат же их чему-то в школах, как считаешь?
— Наверно, учат, — согласился комендант и снова вытер нос, громко шмыгнув им. — А у нас, сами видите, какая катавасия, за всем не уследишь.
— Надо уследить, — отрезал Толкунов.
— Все, что можно, я сделал.
Наверно, он был по-своему прав. Розыскники уже могли убедиться, что, при всей его внешней непрезентабельности, комендант был энергичным и по-настоящему деловым человеком. Он действительно делал все возможное и невозможное для быстрейшего продвижения военных эшелонов. Посторонним подойти к станции, тем более длительное время пребывать тут без дела, нельзя было: патрули систематически проверяли документы у офицеров и солдат, гражданское население допускалось на перрон лишь во время посадки на поезд, до того пассажиры толпились на привокзальной площади и речи не могло быть о том, чтобы оттуда вести наблюдение за транзитным транспортом. А вражеский агент был прекрасно информирован: знал даже номера частей, передислоцировавшихся вчера на разные участки фронта.
— И все же ваши меры недостаточны, — заметил Толкунов. Он тоже был прав, в конце концов никого не интересовало, какие именно меры по усилению охраны станции осуществлял комендант, потому что факт оставался фактом: вражеская агентура действует на ее территории.
— Не кажется ли вам, что и от Смерша также кое-что зависит, — не без ехидного подтекста бросил капитан.
Этот спор мог длиться бесконечно, и Бобренок решительно прервал его:
— Ведь мы делаем общее дело, товарищи офицеры, давайте не пререкаться.
Комендант кивнул в знак согласия, а Бобренок с удовлетворением наблюдал, как к офицерам; несколько минут назад привлекшим на перроне его внимание, подходил патруль. Лейтенант придирчиво проверил документы, что-то приказал офицерам. Те стали оспаривать его распоряжение, однако лейтенант, козырнув, настоял на своем, и офицеры, прихватив чемоданы, направились в помещение вокзала.
Действительно, на станции как будто бы царил порядок, и Бобренок предположил:
— Возможно, у агентов есть информаторы среди железнодорожников. Давайте посмотрим личные дела.
— Мы уже так сделали во Львове, — объяснил Толкунов, — и не без пользы.
— Немало железнодорожников и тут работало на немцев, — сказал комендант, — кадры засорены, еще предстоит немало потрудиться в этом плане...
— Да, — подтвердил Бобренок, — начнем с личных дел, кроме того, капитан, надеюсь, у вас есть доверенные люди среди железнодорожников?
— Я понимаю вас... — Комендант вытер нос просто рукой. — Конечно, есть у нас разные люди. Одним можно доверять больше, другим меньше. Была тут во время оккупации небольшая подпольная организация, товарищи сейчас разбираются с ней, но должен сказать: люди там работали железные.
— Так что же ты!.. — оживился Толкунов. — Давай этих подпольщиков, такое золото, а ты молчишь.
— Товарищи просили, пока окончательно не прояснится дело, никому не говорить о них.
— Нам можно, даже нужно.
— Пошли, — указал комендант на свое помещение в конце перрона. — Сейчас начнем...
Слесарь паровозного депо Андрей Михайлович Будашик — высокий и плотный человек с большими, со следами мазута руками — сел на предложенный Бобренком стул.
— Большая группа была в депо? — поинтересовался Бобренок.
— Да нет, четырнадцать человек, может, потому и продержались. Конспирация, значит, была у нас, и каждый мог голову за другого положить.
