Майкл Муркок - Английский убийца
Майор Най смущенно улыбнулся.
— Должен признать…
— Но ведь это не может продолжаться вечно.
Майору Наю казалось, что все это продолжается уже целую вечность, но он, как обычно, полностью смирился с тем, что происходит. Человеческую натуру невозможно изменить. Он снова улыбнулся.
— Будем надеяться, что нет.
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Уже почти стемнело. Он решил вернуться не по пляжу, а по дороге. У него потекли слюнки, когда он почувствовал запах жареного картофеля и рыбы, но он устоял от соблазна купить это, зная, что скажет миссис Най, если он вернется домой с картофелем. Что не стоит тратить деньги на пищу, которая совсем не утоляет голод; и потом это «не совсем прилично» покупать горячую пищу в магазине. А им необходимо придерживаться общепринятых правил приличия. Что касается майора Ная, то ему всегда нравилось покупать еду в таких магазинах. Когда он работал в Лондоне, раз в неделю он обычно покупал себе что-нибудь в таких магазинчиках. Конечно, сейчас рыба была ужасная, а жареный картофель готовился совсем из неподходящего сорта картофеля. Это было своего рода утешением для него.
Он начал спускаться по тропинке, которая вела к их мрачному кусочку пляжа. Он остановился и посмотрел на черную переливающуюся воду. Море было таким большим. Иногда ему казалось глупым пытаться защитить берег от воды. Ему даже интересно было посмотреть, что произойдет, если большая зенитная пушка, стоявшая на краю пирса, выстрелит. Скорее всего, она разнесет все на кусочки. Он улыбнулся.
Ему показалось, что он видит какой-то предмет в воде, совсем рядом с берегом, около двадцати ярдов от пирса. Он внимательно всматривался в воду, пытаясь определить, не мина ли это, но предмет исчез из виду. Его передернуло, затем он пошел по пляжу. Под ногами гремела и скрежетала галька. Далеко в море заревела корабельная сирена, и ее звук отразился от городских крыш — казалось, таким образом весь Брайтон выразил свои страдания.
Оценки
Уна Перссон едва успела сесть на самолет, она влетела в него в последний момент, когда он уже почти взлетал. Внутри самолета было полно народу и темно; люди сидели на полу, а те, кому не хватило места, чтобы сесть, стояли, ухватившись за подвешенные к потолку и по бокам потрепанные веревки. Эти люди с изможденными лицами также, как и она, были беженцами, только в отличие от нее они были гражданскими лицами. Проталкиваясь по проходу, она заметила среди них священников в темных одеждах. Подойдя к лестнице, ведущей на верхнюю палубу, она обнаружила, что и на ней тоже сидят люди, и оба пролета ей пришлось пробираться мимо них на цыпочках. Наконец она добралась до кабины пилота. К тому моменту они уже взлетели, хотя находившиеся по правому борту два больших двигателя захлебывались. «Интересно, — подумала она, — в каком музее откопали этот самолет?» Судя по приборной доске, он был, несомненно, немецкого происхождения. Последнее время вокруг было полно немецкого старья. По радио звучала сильно искаженная, так, что она с трудом ее узнала, песня в исполнении ансамбля «Роллинг Стоунз» «Мамин маленький помощник».
Летающий корабль облетел Дубровник, окунаясь и выныривая из густого, маслянистого дыма, который поднимался вверх от горевшего города.
— Мы больше никогда этого не увидим, — сказал польский летчик. Полковник Пьят, который сидел в кресле второго пилота, вздохнул.
— Возвращаться домой всегда приятно.
— Совершенно с вами согласен, генерал, — заметила Уна.
— Пол… — Полковник Пьят потер рукой свой разгоряченный лоб. — Дорогая моя Уна, я думал, что вы уехали на поезде.
— Я передумала. Ну что, возвращаемся на родину?
— Правильно. Может, вместе с вами к нам на самолет села удача. — Он поднял воображаемый бокал. — Да здравствует наша Леди Свобода. — Ему хотелось сказать ей что-нибудь приятное, а не язвительное.
— Вы устали, — сказала она.
— Спойте песню, дорогая Уна. Старую нежную песню. — Он был пьян, но белая форма, в которую он был одет, как всегда, выглядела безупречно чистой. — Если бы эти губы могли говорить, если бы эти глаза могли видеть, если бы эти…
— Откуда столько беженцев? — удивилась она. — А где войска?
— Тот же самый вопрос задают и беженцы, — засмеялся поляк. Они летели над морем на небольшой высоте. — Войска — это мы.
— Се ля ви, — сказал полковник Пьят. — Моя семья будет сильно скучать без меня. — Он вытащил фляжку из бокового кармана, поднес ее ко рту. Она была пуста. — Ну и ладно. Вы правы, Уна. Я устал. Я думал, Англия станет ответом на мой вопрос. Победа воображения над вдохновением. Ха, ха!
— Он потерял ящик, — объяснил поляк.
— На Лэдброук-Гроув. Последнее время он был там.
Уна вздохнула.
— Я так и поняла. Я думаю, это было последней каплей.
— Чувствуете сквозняк? — спросил поляк.
— Я чувствую его уже целый век, — ответила Уна.
Из-за двери послышались голоса молящихся людей, следующих монотонному голосу священников. Казалось, что даже самолет молится. Уна вышла из кабины, чтобы найти парашют до того, как они доберутся до Уиндермира.
Заявления
В больших карих глазах Очинека можно было прочитать признательность. Он смотрел на офицера службы безопасности, входившего в камеру.
— Конечно, я понимаю, что это ваша обязанность — выполнять такую работу, — сказал Очинек. — Не беспокойтесь, констебль Воллас, у вас со мной не будет проблем. Садитесь, пожалуйста, или… — он остановился, — впрочем, делайте, как считаете нужным.
Констебль Воллас был глупым и тупым человеком.
— Я не люблю шпионов, мистер Очинек. — У него была грубая кожа, глупые глаза, он весь был охвачен яростью. — По-моему, нет никакой необходимости доказывать вам, что вы шпион…
— Я лояльный гражданин, уверяю вас. Я люблю Англию не меньше вас, хотя родился в другой стране. Мне нравятся ваши пригороды, ваша демократия, ваше правосудие…
— Вы еврей.
— Да.
— Среди евреев очень много шпионов.
— Я знаю.
— Поэтому…
— Но я не шпион. Я бизнесмен.
— Лжете?
— Нет…
— Вы часто ездите за границу. Например, в Македонию?
— В Македонию, да. И в — ну, в Бельгию, Голландию, Ассирию…
— Куда?
— То есть в Абиссинию.
— Вы что-то от нас скрываете, — сказал констебль, лицо которого стало красным и потным.
— У меня плохая память, — захныкал Очинек, предчувствуя, что сейчас произойдет что-то неприятное.
— Вы мне все расскажете.
