Ольга Михайлова - Оборотни Митрофаньевского погоста (СИ)
Елизавета висела в петле на кровельной перекладине.
На крики Караваевой сбежался весь дом, и первыми подоспели люди Путилина. Они быстро вместе со слугами снесли сверху обморочную Лукерью, которая от нашатыря быстро пришла в чувство, потом занялись покойницей, сразу направив одного из сыскарей за Путилиным.
Путилин зло сплюнул и поспешил на Миллионную, за ним последовал и Корвин-Коссаковский, правда, медленно. Арсений понимал, что произошло нечто ужасное, но душа отказывался воспринять его, а ведь ему казалось, что он готов к этому. Итак, бесовщина подлинно полакомилась всласть, мерзавцы получили своё сполна, а он так и не смог ничего понять, ибо то ли нелюди были слишком похожи на людей, то ли люди ничем не отличались от нечисти.
Он снова задумался. Чаще всего около девиц крутились Энгельгардт и Грейг, они хладнокровно поделили девиц, но, как показалось Корвин-Коссаковскому, целились только на деньги, однако, девицы явно не отвечали ни одному из них взаимностью. Что до Протасова-Бахметьева и Ратиева, они оба на девиц большого внимания не обращали и ухаживаниями себя не обременяли, в основном - в карты резались. Впрочем, осекся Корвин-Коссаковский, комната Перфильевой... Там же были карты... чьи? Но нет, это нелепость... Оборотней-то всего трое. Всего трое...
То-то и беда, что всего трое, а приглядишься, так и каждый...
Но почему они стрелялись? В чём дело? Однако кое-что подлинно прояснилось. Нечисть стреляться не будет, точнее, её ни ранить, ни убить нельзя, стало быть, Ратиева и Энгельгардта можно из списка исключить. Невиновны.
В доме Любомирского снова был переполох, тем более тягостный, что туда как раз привезли дорогой гроб из похоронной конторы и суетились служащие с венками и живыми цветами. Глаза слащавого приказчика конторы, опытного похоронных дел мастера, едва он услышал от камердинера о новом несчастье, подернулись, как заметил Корвин-Коссаковский, слезой. Слезой счастья. Любомирский не поскупился на самый дорогой гроб для старшей дочки, неужто младшую-то обделит? Арсений Вениаминович заметил закушенную губу приказчика, боявшегося, что его ликующая улыбка будет замечена, и вздохнул. Так устроен мир. Кому война, а кому мать родна. Сам он всегда сторонился людей, которых кормит смерть, не без основания полагая, что сохранить душу в целостности в таких местах трудно.
Однако, какие бы пороки не рождались в душах от постоянного соседства со смертью, в этих людях были и добродетели. Ни новая истерика князя, узнавшего о гибели младшей дочери, ни суета слуг, ни заботы полиции - ничто не могло отвлечь приказчика от сокровенной цели. И стоицизм натуры и смиренное терпение окупили себя. Несчастный Любомирский, хоть и приказал отсрочить похороны Анастасии до завтрашнего дня, вынужден был заказывать новый гроб для её сестры и, естественно, заказ получил тот, кто уже был под рукой. Стоя с привычно постным лицом, приказчик потирал руки, и Корвин-Коссаковский снова вздохнул. Сколько упырей-то вокруг...
Сам Корвин-Коссаковский слышал, как экономка тихо рассказывала горничной, что на Рождество обе барышни на женихов гадали. В одно блюдце положили уголь, в другое - комок засохшей глины, в третье - щетку, в четвертое - кольцо, затем тянули предметы. Уголь обозначал смерть, глина - остаться в девках, щетка - старого мужа, а кольцо - счастливую свадьбу. И ведь обе они тогда по куску угля вынули...
Ещё и смеялись тогда, не поверили...
Тем временем Елизавету Любомирскую осторожно вынули из петли и снесли вниз. Вид тела, с распухшим лицом, тёмной бороздой на шее и отёкшими руками был так страшен, что слуги в ужасе метнулись, кто куда, расползшись по комнатам испуганными тараканами. У трупа остались только полицейские, Путилин и Корвин-Коссаковский. Лизавета была не в платье, но в длинной белой ночной сорочке, как с ужасом подумал Корвин-Коссаковский, очень похожей на ту, в которой выбросилась из окна Лидия Черевина. Белая тафта... саван...
Тут, к его удивлению, Корвин-Коссаковский заметил, что по шее девицы, рядом со смертной удавкой петли, идет тонкая цепочка странного металла, похожего на золото с чернью, кулон которой уходит под рубашку, но под полупрозрачной тонкой тканью слегка просвечивает. Это был не крест, но что-то вроде ладанки. Путилин тоже обратил на кулон внимание и осторожно вытащил его наружу. Корвин-Коссаковский вздрогнул и едва заметно побледнел. Он неожиданно вспомнил, что уже видел такой же. Он упал с шеи Нины, когда доктор схватил ее за воротник и залепил во время её истерики пощечину. Сейчас он наклонился над телом, внимательно рассматривая кулон. Да, точно такой же. То же изображение непонятного знака, на обратной стороне - такая же нечитаемая надпись на древнем языке.
Ну и что? Возможно, одна девица просто купила пару кулонов - и подарила один подруге, только и всего.
Но, поразмыслив, Корвин-Коссаковский покачал головой. Нет. Кулон был странен, это он заметил еще у Палецких. Вещь была необычная, привозная. Елизавета Любомирская была богата и могла позволить себе любое украшение, но почему она выбрала именно эту странную и довольно неброскую безделушку?
Путилин, заметив, как Корвин-Коссаковский разглядывает кулон, быстро спросил:
-Что тут написано?
Арсений вздохнул.
-Не знаю, но странно всё. И надпись непонятная, и вещь... не девичья какая-то. На украшение не похожа. Скорее, амулет какой-то. Надо бы узнать у ювелиров, сама ли она покупала его и откуда вообще вещь? И ещё... Нет ли на сестре такого?
-Ну, это узнать просто, - отозвался Путилин, и они вдвоём поспешили в зал, где уже был установлен гроб Анастасии для прощания с телом.
Сложность была в том, что в зал уже стеклись заплаканные родственники из Москвы и светская публика. Но Путилин кое в чём стоил приказчика гробовой конторы и к вопросам жизни и смерти относился безразлично. Он потребовал быстро вызвать тех, кто выловил тело из Невы и кто обряжал его, и тут же начал пристрастный допрос, вопрошая, был ли на утопленнице кулон с цепочкой? Полицейские твердо сказали, что кулона не было, то же повторили слуги в доме.
-Она колье любила с рубинами, - тотчас отозвалась и экономка, - а цепочки не любила и не носила.
-Он мог и быть на ней, да в Неве сорвать его с шеи могло, - предположил один из сыскарей.
Путилин задумался, а Корвин-Коссаковский еще раз внимательно рассмотрел надпись на кулоне. Тут Ивана Дмитриевича отвлекли полицейские, и Арсений, зажав кулон в руке, вышел из залы, свернул в пустую комнату рядом, и уединился за портьерой у окна.
Ему понадобилась минута, чтобы вынуть из кармана брюк кулон Нины и сравнить оба амулета. Они были абсолютно одинаковы, как серьги из женских ушей. Надпись тоже повторялась. Буква в букву.
