Гоп-стоп, битте! - Хлусевич Георгий

Михаэль вспомнил не только сам текст, но и место на странице: «Глаза Бориса, спокойно и твердо глядевшие на Ростова, были как будто застланы чем-то, как будто какая-то заслонка — синие очки общежития — были надеты на них».

Самое ужасное в его положении — это невозможность изменить ситуацию и полная зависимость от этого сотрудника с застланным взглядом. Он даже сбежать не сможет в случае приезда милиции или санитаров из психушки. Охрана не выпустит. Хоть бы князь не уехал! Он бы помог.

Вник, наконец, в смысл пелевинских строк и удивился актуальности текста: «Он никак не мог помешать происходящему, он просто чувствовал, что движется по какой-то мягкой упругой трубе, и, когда он изо всех сил захотел, чтобы это как можно быстрее кончилось, что-то пришло ему на помощь снаружи» [44].

«Извини, Виктор, — Михаэль закрыл книгу, — я был к тебе несправедлив».

…

К сотруднику посольства он тоже был несправедлив. Сотрудник действительно наклонился над трогательным пробором улыбчивой Гретхен и действительно упомянул дом скорби, но совершенно в другом смысле и, несомненно, с благой целью.

— Пробей по компьютеру, пожалуйста, точную дату вылета из Франкфурта Михаэля фон Деринга. Ориентировочно — октябрь прошлого года. Выясни время его поступления в стационар психбольницы, дату его побега и, самое главное, диагноз. Диагноз важнее всего. А я пока по нашим каналам выясню остальные интересующие нас детали.

…

Дозрел час, потом другой. Первое смятение уступило место глупейшему, но весьма успокоительному занятию. Он считал дубовые плитки паркета под строгой горизонталью плинтуса. На глаз. Дело нелегкое. Хотел, чтобы уместились парами, а получалось нечетно. Огорчало, но думать не мешало. Князь Мышкин, конечно же, уехал, и это обстоятельство пугало и успокаивало одновременно. Пугало, потому что в случае ареста и препровождения в сумасшедший дом ему никто не поможет совершить побег. Негодяй Бетховен придумает диагноз и закроет назло предшественнику надежно и надолго. Любимчику профессора Минкина пощады не будет. Успокаивало, потому что мирило с обстоятельствами и избавляло от необходимости придумывать варианты спасения.

Шорох открываемой двери. Именно шорох, а не скрип. В проеме — сотрудник. Благосклонен и учтив.

— Господин посол приглашает вас отужинать.

…

— Послушайте, Михаэль. — Посол находился под сильным впечатлением от рассказа. — То, что с вами произошло, — это сюжет для приключенческого романа. Жалко, что я лишен способности к сочинительству. Славный бестселлер мог бы получиться. Но, может быть, вам самому удастся описать ваши злоключения с максимальной достоверностью?

Посол сделал глоток, и Михаэль последовал его примеру.

— Соскучились по немецкому пиву?

— Если честно, то не думал про это. — Увидел подобие разочарования на лице посла, осудил себя за отсутствие деликатности и поспешил исправить ошибку: — Раньше не задумывался, а вот теперь могу оценить превосходное качество нашего пива. Русское пиво тяжелое. Плохая вода, некачественный солод, несоблюдение технологии, а недавно я прочитал на этикетке «Клинского» еще несколько странных ингредиентов: чайный экстракт и даже ароматизатор, близкий к естественному.

— Ужас.

— Ужас.

— Но я надеюсь, что вам не придется больше пить эту хлорсодержащую отраву. Переночуете у нас, а завтра мы снабдим вас разовым туристическим паспортом в один конец.

— Спасибо. Я вам очень признателен. А с деньгами не будет проблем? Таможня свирепствует, как всегда?

— Это самая маленькая проблема по сравнению с тем, с чем вам пришлось столкнуться во время ваших злоключений. Если таможня поставит препоны — мы переведем деньги на ваш счет в банке. А вообще должен вам сказать, по этой таможне давно уже плачет тюрьма. Вы себе не представляете, сколько жалоб мы получаем от соотечественников.

…

Тюрьма будет плакать долго, но не безутешно. Через много лет сам начальник оперативной таможни генерал-майор Леонид Грачков вдохновенно нарушит корпоративную солидарность и, упиваясь собственным бескорыстием, публично выразит неподдельное возмущение творящимися безобразиями в подведомственном ему отделении: «В Калининградской области в состав большинства организованных преступных групп, действующих на государственной границе, входят сотрудники таможни» [45].

Через месяц после сенсационного интервью вся смена таможенного поста «Калининградский» дружно сядет на нары, а чуть позднее клацнут замки «браслетов» на нечистых запястьях и самого начальника поста.

Странно, но впервые после отъезда из Омска он за целые сутки ни разу не вспомнил о ней. Не вспомнил ни ночью, ни утром, когда особенно остро ощутим подъем желания, и днем не защемило в груди при мысли о ней, когда похожий на серебряного кита немецкий авиалайнер перестал трястись на неровностях взлетной полосы, оторвался от земли и, опасно задрав нос, вошел в молоко облаков.

— Неужели меня никто не искал? — спросил он вчера за ужином у посла.

— Не хочу вас огорчать, но нет. По крайней мере, в Центральном полицейском управлении ваше имя не значится в числе пропавших без вести. Меня самого это обстоятельство безмерно удивляет. Ну, с дедушкой все понятно, он не совсем здоров после перенесенного удара и находится на попечении услужливых сиделок престижного заведения для престарелых, но его молодая жена… Она же, слава богу, находится в добром здравии и даже родила вам дядю. Я плохо разбираюсь в таких вещах, но если сын уважаемого Оскара фон Деринга приходится младшим братом вашему отцу, то вы приходитесь ему племянником. Или я не прав?

— Вы правы, и я полностью с вами согласен.

Хотелось, ох как хотелось, просто чесался язык, как хотелось выдать, презрев приличия: «Ну какая она ему жена?» — и определить сущность Матильды и ее место под солнцем всего одним емким словечком, но одернул себя и промолчал. Любое уничижительное определение избранницы деда ударило бы по репутации. И не только по репутации деда, но и по его собственной.

Промолчал. И проницательный консул все понял и оценил.

— Я вижу, вы еще не знаете, что ваш дед в ваше отсутствие сочетался браком с Матильдой Вашковой-Браун.

— Не знал и не мог даже предположить подобное развитие событий. Могу ли я узнать адрес дома престарелых?

— Разумеется. Завтра утром мой секретарь даст вам исчерпывающую информацию.

Часть четвертая

Солидный пансионат в курортной зоне Германии. Вышколенный персонал. Вежливость, не переходящая в угодливость. Персональная барышня для сопровождения.

Обнял деда и сам удивился искренности чувства.

В горле встал комок, и вскипела слеза от непереносимой жалости.

Сжимал легонько его резко похудевшие плечи, говорил что-то и плакал точно по умершему.

— Руди пришел. Я так ждал тебя. А где Михаэль? — вместо приветствия сказал Оскар фон Деринг, и Михаэль зарыдал с горькой сладостью обреченности.

Руди — это его погибший в аварии отец.

Слезой освободились зажатые прежде чувства: подспудное ощущение вины, ведь это он сам позволил себя обмануть и ограбить, потому что нарушил данный себе обет и выпил пива, и ведь он не звонил столько времени, а дед переживал. И слабеньким, но все же укором царапало совесть не найденное имение предков и так и не организованное акционерное общество по восстановлению тракененской породы. И жалость, всепоглощающая жалость к нему, последнему родному человеку на земле, готовому, судя по его виду и состоянию, уйти и оставить его одного.

— Опа, это же я, Михаэль, опа их бин дайне онкель, опа! — Дедушка, это же я, Михаэль, я твой внук, дедушка, — мешал Михаэль в смятении русские и немецкие слова, целуя снежный локон на виске.

— Никак не дает себя подстричь. — С упреждающим стуком вошла миловидная барышня для сопровождения и самим своим появлением внесла нежелательные коррективы в естественность отношений.