Владимир Востоков - Ошибка господина Роджерса
— Мосты сожжены… — ответил я.
— Вы говорите, сожжены? Не согласен. Мосты только наведены. Посмотрите вокруг, как прекрасен мир, как легко дышится и живется. Вы же в этом сами убедились. И по этому мосту, Алексей Иванович, проляжет и ваш путь к нам. Не забывайте об этом. Запомните, своих истинных друзей мы не оставляем.
— Постараюсь запомнить…
— Алексей Иванович, я хотел бы в вашем лице видеть не только послушного исполнителя, но думающего человека. Это немаловажное обстоятельство.
— Понимаю… — сказал я.
Честно сказать, я все меньше и меньше разбирался в том, что со мной происходит. Я жил в каком-то странном состоянии. Будто во сне… Вот сейчас ущипну себя за руку — и проснусь. И все будет по-старому. Потом я с дарами уеду домой. И наконец-то привезу Савельеву марки. Пусть не обижается. Я умею помнить друзей…
И я действительно щипал себя за руку, но не просыпался. Рядом сидел Роджерс, совсем другой, не такой, каким я его видел всегда.
Роджерс говорил, что от меня ничего особенного не требуется. Только нужно поддерживать контакт с ученым Фокиным. Сделать все возможное для установления родственных отношений с ним.
Я только кивал, соглашался… Потом опять тянулся к рюмке. Я перестал соблюдать приличия. Сам наливал себе, один пил. Но, удивительное дело, почему-то не хмелел.
Из дневника Марины
«Я не выдержала и спросила Виктора:
— Что, это были смотрины?
Он покраснел, опустил виновато голову. Вяло пробормотал:
— Глупости… Чепуха… — Потом вдруг, воспрянув, добавил: — Ты же и раньше у нас бывала.
Мне нравилось его смущение. Я задала другой вопрос:
— Тогда почему на меня так подчеркнуто смотрели твои родители?
И тогда Виктор выпалил:
— Я объявил, что женюсь на тебе…
— И что же они ответили? — едва сдерживая охватившее меня волнение, спросила я.
— Ты им пришлась по душе.
— Странный ты человек… — сказала я. — Наверное, об этом нужно было вначале спросить меня.
— Вот, все боюсь… Теперь, считай, спросил. Не знаю, что ты ответишь…
Чудак мой физик. Или они все такие? А что я могу ответить?.. Я же люблю его… Или я должна спросить, как тогда он о поцелуе? Можно ли его полюбить?
— Ну и когда же наша свадьба? — решив с ним поиграть в кошки-мышки, спросила я.
— Я серьезно… — заметил Виктор.
— Я тоже…
Виктор, не дав договорить, схватил меня в крепкие объятия и начал осыпать горячими поцелуями».
«Откровение»
Вечером мы ужинали с братом. На этот раз Роджерс оставил меня в покое. Когда Фани вышла на кухню, брат приложил палец к губам и молча кивнул головой на дверь. Поужинав, он предложил мне одеться и пройтись по набережной. Все это говорилось шепотом.
— Что-нибудь стряслось? — спросил я, когда мы вышли.
— Стряслось. У меня были неприятности с Роджерсом, За прошлый наш с тобой разговор.
— Значит, он тебе все рассказал?
— Рассказал… — тяжело вздохнул Зоря.
— Ничего не скажешь, втянул ты меня в историю. Сам себе становлюсь противным.
— Дева Мария, я не хотел этого. Видит бог, меня тоже заставили. Угрожали. Так уж получилось…
— Получилось… Скажи, какими глазами я буду смотреть на своих детей, товарищей?.. Был все же человеком… И продался за тридцать сребреников.
— Что делать, ты привыкнешь… Привыкнешь… — бормотал он.
Мне казалось в этот момент, что он меня не слушает, а думает о чем-то своем.
— Я думал, что все будет выглядеть иначе…
— Как это иначе? — не понял я.
— Некоторые общие сведения… — лепетал брат. — Общие… И они успокоятся.
Неужели и у меня такой же ничтожный вид, как у Зори? Это же не человек, это тряпка.
— Но они вцепились… Они могут мертвой хваткой… — продолжал он.
— А если и тебе… Если нам вдвоем вернуться и все рассказать?
Зоря пугливо оглянулся,
— Тише… Там сразу расстреляют. В лучшем случае — пятнадцать лет. Такое не прощают. Мне точно конец… Теперь уже поздно.
— А если нет… Можно и отсидеть.
— Отсидеть? — прошептал Зоря. — Заживо себя в могилу закопать? Сколько мне лет… Ты подумал?..
Он с нескрываемой злостью смотрел на меня… Как Зоря изменился! Из жалкого, несчастного он неожиданно превратился в человека, готового броситься на родного брата.
Крепко же его помяли в этом мире… Наверное, и я буду вот таким. Спасая свою шкуру, не стану щадить ни друзей, ни родных.
— Прости… — прошептал он.
Некоторое время мы шли молча, не обращая внимания на шум нарядной улицы. Здесь, в центре, словно какой-то праздник. То там, то здесь стоят группами модно одетые молодые люди, кто с гитарой, кто с магнитофоном. Кругом музыка, песни и даже танцы.
— О чем думаешь? — опросил я.
— О тебе, о себе. Могло быть все иначе, не будь их.
— И будь мы получше, — добавил я.
— Успокаивай себя тем, что не мы первые и не мы последние. А что делать? Мир таков. Все в нем продается, все покупается.
— У тебя плохо на душе?
— Как здесь говорят, «улыбайся, если даже на душе скребут кошки».
. — У нас говорят иначе — «если на сердце скребут кошки, значит, в нем завелись мыши»,
— Так оно и есть.
— Зоря, скажи откровенно, ты очень зависишь от Роджерса?
— Я даже не могу сказать тебе как… Это он… — Зоря испуганно оглянулся.
— Значит…
Зоря посмотрел на меня и больше ничего не сказал. Мы молча свернули с улицы к пустынной набережной.
— Ты его боишься, скажи честно?
— Да, боюсь. Он может все… Но не будем об этом…
Мы остановились и, облокотившись на перила, стали смотреть на темные воды Дуная.
— Помнишь, Алексей, нашу речку в деревне? — вдруг сказал Зоря.
— Помню, все помню… Вернуть бы все это и начать жизнь сначала… — Я обнял его за плечи.
— И несмотря ни на что, завидую тебе. У тебя есть Родина. У меня уже не будет Родины…
— Которую я предал как последний подонок… — зло добавил я.
— Тем не менее ты едешь туда. Будешь там жить. Там умрешь. У себя. Дома…
Но Зоря не договорил. Он все время озирался. Он боялся кого-то невидимого.
— Да, все забываю спросить тебя… Помнишь свое письмо перед отправкой на фронт…
— Ну и что? — лениво откликнулся брат.
— Что ты имел тогда в виду? Только откровенно.
— Дурак был, дураком и остался… От обиды и злости. На себя, на власть. Мне есть что тебе откровенно рассказать. Понимаешь… — начал было Зоря и вдруг замолк. — Нам пора… Потом… — сказал он и безнадежно махнул рукой.
