Густав Эмар - Росас
— Дай Бог, чтобы я был из бронзы с головы до ног! — пробормотал, вздыхая, дон Кандидо.
— В особенности шея, не правда ли, мой друг? — вставил дон Мигель.
— Che! Разве голова Пилада обречена в жертву?
— Нет, сеньора, не повторяйте таких нелепостей. Я не унитарии и никогда им не был, слышите вы?
— Эх, что за важность голова!
— Ваша голова ничего не значит, она… но моя…
— Чего стоит ваша голова в сравнении с теми жертвами, которые видел свет? Разве головы Антония и Цицерона не были отрублены в Капитолии, как пел бессмертный Хуан Крус? Потомство вознесет вас на своих крыльях!
— Пусть вознесет вас дьявол на своих рогах!
— Разве Цезарь не был убит двадцатью тремя ударами кинжала?
— Мигель, должно быть, эта женщина — посланница сатаны! Это роковая женщина, колдунья и дочь колдуньи. Каждый раз как только мы приближались к ней или ее дому, с нами случалось несчастье. Как твой старый учитель, твой друг, питающий к тебе уважение, нежность, симпатию, я прошу тебя, приказываю тебе отослать прочь эту женщину, которая ходит так, как будто ее дьявол носит.
— Удержи свой язык, что смешно так шумя Пол прекрасный позорит, негодный! — возразила донья Марселина, постоянно имевшая наготове цитаты из древних стихов.
— Прекрасный! Вы прекрасны? — вскричал дон Кандидо вне себя от изумления.
— Сеньор дон Мигель, что это значит?
— Отошли ее, Мигель!
— В какую, увы, западню я попала!
— Все это не обозначает ничего, кроме того что дон сеньор Кандидо немного эксцентричный человек! — отвечал дон Мигель, с трудом удерживавшийся от смеха.
— Он, вероятно, изучал английскую литературу, — сказала донья Марселина, бросая взгляд на профессора, отбежавшего в другой конец комнаты, — если бы, подобно мне, он занялся греческой и латинской литературой, тогда было бы другое дело. Потому я ему прощаю.
— Вы знаете латинский и греческий языки, вы?
— Нет, но я знаю, основу этих мертвых языков.
— Вы?
— Я, прозаическое существо!
— Мигель, отошли ее, учти, что одного сумасшедшего довольно, чтобы сумасшедшими стали сотни.
— Как, дон Мигель, человек так литературно образованный, как вы, может иметь сношения с такими вульгарными существами, смерть которых подобна их жизни, темной и молчаливой?.. Но нет, будем жить в постоянной лирической гармонии. Все трое мы испытали страшные драматические потрясения, поэтому будем жить и умрем вместе! Вот моя рука, — прибавила донья Марселина, приближаясь к дону Кандидо.
— Я не хочу, оставьте меня в покое! — вскричал дон Кандидо, прижимаясь к стене.
— Идем, поклянемся перед алтарем вместе спасти наше отечество — Рим!
— Я не хочу.
— Донья Марселина, — сказал, смеясь молодой человек, вы хотели мне что-то сказать, пойдемте в кабинет.
— То иного мира тайны, то Божьи секреты!
— Cruz! Diablo!31 — вскричал дон Кандидо, крестясь в то время как молодой человек и донья Марселина прошли в кабинет.
— Дуглас приехал! — произнесла она, затворив дверь.
— Когда?
— Сегодня утром.
— Он уехал?
— Третьего дня, вот письмо от него.
Дон Мигель прочел письмо и оставался в задумчивости в течение нескольких минут.
— Вы могли бы встретить Дугласа до трех часов вечера? — спросил он.
— Да.
— Точно?
— В эту минуту неустрашимый моряк спит.
— Хорошо! Мне надо, чтобы вы с ним поговорили.
— Сию же минуту!
— Вы скажете ему, что я хочу его видеть до наступления ночи.
— Здесь?
— Да, здесь!
— Хорошо.
— Назначим час: я буду его ждать между четырьмя и пятью.
— Хорошо.
— Не теряйте времени, донья Марселина.
— Я полечу на крыльях судьбы.
— Нет, идите обыкновенным шагом, и ничего больше, теперь не следует обращать на себя внимание как слишком быстрой ходьбой, так и слишком медленной.
— Я поспешу за смелым полетом ваших мыслей.
— Тогда прощайте, донья Марселина.
— Пусть боги будут с вами, сеньор.
— Кстати, как поживает Гаэте?
— Судьба спасла его.
— Он встает с постели?
— Нет еще.
— Тем лучше для моего друга дона Кандидо, итак прощайте, донья Марселина!
Донья Марселина пошла к выходу через гостиную, а дон Мигель прошел в другую комнату, держа в руке только что полученное им письмо.
Дон Кандидо ходил взад и вперед по гостиной; когда в ней появилась донья Марселина, он повернулся к ней спиной и начал любоваться портретом отца дона Мигеля.
Донья Марселина, подойдя к нему и положив свою руку на его плечо, сказала ему мрачным голосом:
— Умеешь ли ты страдать?
— Нет, сеньора, и не хочу уметь.
— Гаэте жив! — продолжала она еще более мрачно. Звук трубы архангела в день страшного суда не произвел бы на бедного профессора такого страшного действия, как эти два слова.
— Он поручил мне кланяться вам! — прибавила она, не снимая руки с плеча своей жертвы.
— Сеньора, вы заключили союз с дьяволом, чтобы погубить мою душу, — оставьте меня, оставьте меня, ради Бога!
— Он вас ищет.
— Но я не ищу ни его, ни вас!
— Он ревнив, как тигр!
— Пусть он сдохнет!
— Вы похитили у него сердце Хертрудис.
— Я?
— Вы!
— Сеньора, вы опасная сумасшедшая, оставьте меня в покое.
— Вы умрете от кинжала Брута.
— Если вы не уйдете, я позову на помощь, чтобы вас прогнали.
— Он прольет своим железом кровь вашего гордого сердца.
— Санта-Барбара! Мигель!
— Молчите!
— Вы — шпионка, теперь я это понимаю! Мигель!
— Молчите! Не зовите Мигеля!
— Я вас свяжу колодезной веревкой. Мигель!
— Молчите!
— Я не хочу молчать, я не буду молчать, вы шпионка!
Дон Мигель вошел в гостиную, привлеченный беспорядочными криками дона Кандидо и, сообразив что происходит, спросил с мрачным видом:
— Какую жертву обрекают на заклание?
— Это шпионка, Мигель! — вскричал дон Кандидо, указывая на донью Марселину. — Это шпионка!
— Угрызения совести из-за его преступления заставляют его безумствовать! — вскричала, улыбаясь, донья Марселина.
И, поклонившись дону Мигелю, она величественно вышла из гостиной, в то время как старый профессор старался убедить своего ученика в том, что она действительно шпионка кура Гаэте.
— Мы увидим это, мой друг, а теперь, — произнес молодой человек, — сделайте мне одолжение, не испускайте более этих страшных криков, по крайней мере в течение четверти часа. Хорошо?
С этими словами дон Мигель оставил его.
— Ничего страшного, — проговорил молодой человек, входя в свою спальню и обращаясь к доктору Парсевалю и к дону Луису, которые уже долгое время находились в этой комнате, — это была маленькая сцена между самыми комичными оригиналами, которых я знаю, и над которой я бы вдоволь посмеялся над ней при других обстоятельствах.
