Александр Дюма - Предводитель волков
— Что ж, — сказал Тибо, — тогда я один выпью все три стакана.
Он так и поступил.
— Друг Тибо, — сказал лакей барона, — нам пора.
— Что, уже? — спросил Тибо.
— Мой хозяин ждет меня, и я уверен — с нетерпением… Где твое письмо, Шампань?
— Вот оно.
— Простимся с нашим другом и пойдем каждый по своим делам или к своим удовольствиям, а Тибо оставим развлекаться или заниматься делом.
С этими словами Франсуа подмигнул приятелю, который в ответ тоже подмигнул.
— Но мы же не разойдемся, не выпив по последней? — сказал Тибо.
— Только не из этих стаканов! — Франсуа указал на те, из которых Тибо пил за здоровье врага рода человеческого.
— Уж очень вы брезгливы; позовите ризничего и велите ополоснуть их святой водой.
— Нет; но чтобы не отказывать другу, мы позовем слугу и велим принести другие стаканы.
— Так, значит, эти, — Тибо начинал пьянеть, — годятся только на то, чтобы кинуть их в окно? Иди к черту! — пожелал он.
Стакан, посланный по такому адресу, прочертил в воздухе светящийся след, который погас, как гаснет молния.
Вслед за первым Тибо запустил в окно второй стакан.
За вторым последовал третий.
Полет третьего сопровождался сильным раскатом грома.
Тибо закрыл окно и сел на свое место, пытаясь придумать, как объяснить это чудо своим приятелям.
Но его приятели исчезли.
— Трусы! — проворчал Тибо.
И стал искать на столе стакан, чтобы выпить.
Стаканов больше не было.
— Ну и что, — сказал Тибо, — подумаешь беда! Буду пить прямо из бутылки, только и всего!
Сказано — сделано: Тибо закончил свой ужин, запивая его вином прямо из бутылки, что отнюдь не способствовало равновесию его и так уже изрядно пошатнувшегося рассудка.
В девять часов Тибо позвал хозяина, расплатился и вышел.
Он был настроен против всего человечества.
Мысль, от которой он хотел отделаться, преследовала его.
Чем больше проходило времени, тем дальше была от него Аньелетта.
Значит, у каждого была нежная подруга — жена или любовница.
Этот день, полный для него ярости и отчаяния, для всех остальных был днем счастья и радости.
В этот час каждый — сеньор Рауль, Франсуа и Шампань, два жалких лакея, — шел за сияющей звездой счастья.
Только он один брел, спотыкаясь, во тьме ночи.
На нем лежит проклятие.
Но, раз он проклят, у него остаются радости осужденного, и он решил заявить о своем праве на эти удовольствия.
Вот какие мысли вертелись в голове Тибо; громко богохульствуя и угрожая Небу кулаком, он шел по лесной дороге, ведущей прямо к его хижине; до нее оставалось не более ста шагов, когда сзади послышался стук копыт.
— А, вот сеньор де Вопарфон отправился на свидание, — сказал Тибо. — Я от души посмеялся бы, господин Рауль, если бы сеньор де Мон-Гобер застал вас у своей жены! Это прошло бы не так, как с метром Маглуаром, и вам пришлось бы обменяться ударами шпаг.
Занятый мыслями о том, что произойдет, если граф де Мон-Гобер застанет у своей жены барона де Вопарфона, Тибо, шедший посреди дороги, недостаточно быстро отскочил в сторону, и всадник, которому этот мужлан мешал проехать, вытянул его плеткой, крикнув при этом:
— Посторонись, мерзавец, если не хочешь, чтобы я раздавил тебя!
Еще не протрезвевший Тибо почувствовал одновременно ожог удара плеткой и холод грязной воды, в которую он упал, сбитый с ног конем.
Всадник ускакал.
Тибо, разъярившись, привстал на одно колено и показал кулак удалявшейся тени.
— Черт возьми! Хоть бы раз в жизни двадцать четыре часа побыть знатным сеньором, как вы, господин Рауль де Вопарфон, а не башмачником Тибо, как я; иметь доброго коня, а не ходить пешком; стегать попавшегося на дороге простолюдина; волочиться за прекрасными дамами, обманывающими своих мужей, как делает графиня де Мон-Гобер!
Едва Тибо договорил, как конь барона Рауля споткнулся, всадник вылетел из седла и откатился на десять шагов.
XVI
СУБРЕТКА ЗНАТНОЙ ДАМЫ
Увидев, какая неприятность произошла с драчливым молодым сеньором, за несколько секунд до того наградившим его ударом хлыста, от которого еще вздрагивали плечи Тибо, этот последний со всех ног побежал взглянуть на сеньора Рауля де Вопарфона.
Неподвижное тело лежало поперек дороги, рядом с фыркающей лошадью.
Тибо оно показалось не тем, что проехало мимо пять минут назад и стегнуло его плеткой, и это было самым удивительным.
Во-первых, одежда на этом теле была крестьянская, а не дворянская.
Кроме того, Тибо показалось, что эта самая одежда только что была на нем самом.
Его изумление продолжало возрастать и дошло до предела, когда он заметил, что не только одежда, но и голова, венчавшая это совершенно бесчувственное тело, прежде принадлежала ему, Тибо.
Естественно, удивленный башмачник перевел глаза со своего двойника на себя самого и обнаружил, что его костюм претерпел существенные изменения.
Его ноги вместо башмаков с гетрами оказались обутыми в пару изящных высоких французских сапог, мягких, словно шелковые чулки, собранных на подъеме и украшенных тонкими серебряными шпорами.
Его кюлоты были не из плиса, но из самой лучшей темно-коричневой замши, какую только можно найти, и подвязки стягивались маленькими золотыми пряжками.
Его оливкового цвета редингот грубого сукна из Лувье превратился в изысканный зеленый охотничий костюм с золотыми бранденбурами, под которым виднелся тонкий белый пикейный жилет, а между его отворотами, поверх искусно плиссированной рубашки, струился батистовый галстук.
Даже его мужицкая шапка превратилась в элегантную треуголку, украшенную галуном, таким же самым, из какого были сделаны бранденбуры на рединготе.
Кроме того, вместо длинной палки (так мастеровые называют свое боевое оружие), которую минуту назад Тибо держал в руке то ли для опоры, то ли для защиты, он помахивал легким хлыстом и, слушая его свист, испытывал истинно аристократическое наслаждение.
Наконец, тонкую талию нового тела стягивал пояс, на котором висел длинный охотничий нож — нечто среднее между прямым тесаком и мечом.
Тибо рад был чувствовать на себе такой изысканный костюм, и естественное в подобных обстоятельствах кокетство вызвало у него желание немедленно увидеть, к лицу ли ему этот костюм.
Но где он мог посмотреть на себя среди ночи, темной, словно нутро печи?
Оглядевшись, Тибо понял, что стоит в десяти шагах от собственной хижины.
— Ах, черт возьми, нет ничего проще, — сказал он. — Разве у меня нет зеркала?
