Александр Дюма - Двадцать лет спустя. Часть 2
Обзор книги Александр Дюма - Двадцать лет спустя. Часть 2
Александр Дюма
ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ
Часть вторая
ГЛАВА 1
Нищий из церкви св. Евстафия
Д'Артаньян нарочно не отправился с Коменжем прямо в Пале-Рояль, чтобы дать ему время сообщить кардиналу о выдающихся услугах, которые он, д’Артаньян, вместе со своим другом, оказал в это утро партии королевы.
Поэтому оба они были великолепно приняты кардиналом, который наговорил им кучу любезностей и намекнул, между прочим, на то, что оба они находятся уже на полпути к тому, чего добиваются, то есть д’Артаньян — к чину капитана, а Портос — к титулу барона.
Д’Артаньян предпочел бы всему этому деньги, так как он знал, что Мазарини щедр на обещания, но тут на их исполнение, и потому считал, что посулами кардинала не прокормишься; однако, чтобы не разочаровать Портоса, он сделал вид, что очень доволен.
В то время как два друга были у кардинала, королева вызвала его к себе. Кардинал решил, что это отличный случай усилить рвение обоих своих защитников, доставив им возможность услышать изъявление благодарности от самой королевы. Он знаком предложил им последовать за собой. Д’Артаньян и Портос указали ему на свои запыленные и изодранные платья, но кардинал отрицательно покачал головой.
— Ваши платья, — сказал он, — стоят больше, чем платья большинства придворных, которых вы встретите у королевы, потому что это ваш боевой наряд.
Д’Артаньян и Портос повиновались.
В многочисленной толпе придворных, окружавших в этот день Анну Австрийскую, царило шумное оживление, ибо как-никак одержаны были две победы: одна над испанцами, другая над народом. Бруселя удалось спокойно вывезти из Парижа, и в эту минуту он находился, вероятно, уже в Сен-Жерменской тюрьме, а Бланмениль, которого арестовали одновременно с Бруселем, но без всякого шума и хлопот, был заключен в Венсенский замок.
Коменж стоял перед королевой, расспрашивавшей его о подробностях экспедиции. Все присутствующие внимательно слушали, как вдруг отворилась дверь и следом за кардиналом в залу вошли д’Артаньян и Портос.
— Ваше величество, — сказал Коменж, подбегая к д’Артаньяну, — вот кто может все рассказать вам лучше, чем я, так как это мой спаситель. Если бы не он, я бы сейчас болтался в рыбачьих сетях где-нибудь около Сен-Клу, ибо меня хотели ни более ни менее, как бросить в реку. Рассказывайте, д’Артаньян, рассказывайте!
С тех пор как д’Артаньян стал лейтенантом мушкетеров, ему не менее сотни раз приходилось бывать в одной комнате с королевой, но ни разу еще она с ним не заговорила.
— Отчего же, сударь, оказав мне такую услугу, вы молчите? — сказала королева.
— Ваше величество, — отвечал д’Артаньян, — я могу сказать только, что моя жизнь принадлежит вам и что я буду истинно счастлив в тот день, когда отдам ее за вас.
— Ваше величество — отвечал д'Артаньян, — я могу сказать только, что моя жизнь принадлежит вам.
— Я знаю это, сударь, знаю давно, — сказала Анна Австрийская. — Поэтому я рада, что могу публично выразить вам мое уважение и благодарность.
— Позвольте мне, ваше величество, — сказал д’Артаньян, — часть их уступить моему другу, как и я, — он сделал ударение на этих словах, — старому мушкетеру полка Тревиля; он совершил чудеса храбрости.
— Как зовут вашего друга? — спросила королева.
— Как мушкетер, — сказал д’Артаньян, — он носил имя Портоса (королева вздрогнула), а настоящее его имя — кавалер дю Валлон.
— Де Брасье де Пьерфон, — добавил Портос.
— Этих имен слишком много, чтобы я могла запомнить их все; я буду помнить только первое, — милостиво сказала королева.
Портос поклонился, а д’Артаньян отступил на два шага назад.
В эту минуту доложили о прибытии коадъютора. Раздались возгласы удивления. Хотя в это самое утро коадъютор произносил в соборе проповедь, ни для кого не было тайной, что он сильно склоняется на сторону фрондеров. Поэтому Мазарини, попросив парижского архиепископа, чтобы его племянник выступил с проповедью, очевидно, имел намерение сыграть с г-ном де Рецем шуточку на итальянский манер, что всегда доставляло ему удовольствие.
Действительно, едва выйдя из собора, коадъютор узнал о случившемся.
Он, правда, поддерживал сношения с главарями Фронды, но не настолько, чтобы ему нельзя было отступить в случае, если бы двор предложил ему то, чего он добивался и к чему его звание коадъютора было только переходной ступенью. Г-н де Рец хотел стать архиепископом вместо своего дяди и кардиналом, как Мазарини. От народной партии он вряд ли мог ожидать таких подлинно королевских милостей. Поэтому он отправился во дворец, чтобы поздравить королеву с победой при Лансе, решив действовать за или против двора, в зависимости от того, хорошо или плохо будут приняты его поздравления.
Итак, доложили о коадъюторе. Он вошел, и веселые придворные с жадным любопытством уставились на него, ожидая, что он скажет.
У коадъютора одного было не меньше ума, чем у всех собравшихся здесь с целью посмеяться над ним. Его речь была так искусно составлена, что, несмотря на все желание присутствующих подтрунить над ней, им решительно не к чему было придраться. Закончил он выражением готовности, по мере своих слабых сил, служить ее величеству.
Все время, пока коадъютор говорил, королева, казалось, с большим удовольствием слушала его приветствие, но когда оно закончилось выражением готовности служить ей, к чему вполне можно было придраться, Анна Австрийская обернулась, и шутливый взгляд, брошенный ею в сторону любимцев, явился для них знаком, что она выдает коадъютора им на посмеяние.
Тотчас же посыпались придворные шуточки. Ножан-Ботен, своего рода домашний шут, воскликнул, что королева очень счастлива найти в такую минуту помощь в религии. Все расхохотались.
Граф Вильруа сказал, что не понимает, чего еще можно опасаться, когда по одному знаку коадъютора на защиту двора против парламента и парижских горожан явится целая армия священников, церковных швейцаров и сторожей.
Маршал де Ла Мельере выразил сожаление, что в случае, если бы дошло до рукопашного боя, господина коадъютора нельзя было бы узнать по красной шляпе, как узнавали по белому перу на шляпе Генриха IV в битве при Иври.
Гонди с видом спокойным и строгим принял на себя всю бурю смеха, которую он мог сделать роковой для весельчаков. Затем королева спросила его, не имеет ли он еще что-нибудь прибавить к своей прекрасной речи.
— Да, ваше величество, — ответил коадъютор, — я хочу попросить вас хорошенько подумать, прежде чем развязывать гражданскую войну в королевстве.
Королева повернулась к нему спиной, и смех кругом возобновился.
Коадъютор поклонился и вышел, бросив на кардинала, не сводившего с него глаз, один из тех взглядов, которые так хорошо понимают смертельные враги. Взгляд этот пронзил насквозь Мазарини; почувствовав, что это объявление войны, он схватил д’Артаньяна за руку и шепнул ему:
— В случае надобности вы, конечно, узнаете этого человека, который только что вышел, не правда ли?
— Да, монсеньер, — отвечал тот.
Затем, в свою очередь, д’Артаньян обернулся к Портосу.
— Черт возьми, — сказал он, — дело портится. Не люблю ссор между духовными лицами.
Гонди между тем шел по залам дворца, раздавая по пути благословения и чувствуя злую радость от того, что даже слуги его врагов преклоняют перед ним колени.
— О, — прошептал он, перешагнув порог дворца, — неблагодарный, вероломный и трусливый двор! Завтра ты у меня по-другому засмеешься.
Вернувшись домой, коадъютор узнал от слуг, что его ожидает какой-то молодой человек. Он спросил, как зовут этого человека, и вздрогнул от радости, услышав имя Лувьера.
Поспешно пройдя к себе в кабинет, он действительно застал там сына Бруселя, который после схватки с гренадерами был весь в крови и до сих пор не мог прийти в себя от ярости. Единственная мера предосторожности, которую он принял, идя в архиепископский дом, заключалась в том, что он оставил свое ружье у одного из друзей.
Коадъютор подошел к нему и протянул ему руку. Молодой человек взглянул на него так, словно хотел прочесть в его душе.
— Дорогой господин Лувьер, — сказал коадъютор, — поверьте, что я принимаю действительное участие в постигшей вас беде.
— Это правда? Вы говорите серьезно? — спросил Лувьер.
— От чистого сердца, — отвечал Гонди.
— В таком случае, монсеньер, пора перейти от слов к делу: монсеньер, если вы пожелаете, через три дня мой отец будет выпущен из тюрьмы, а через полгода вы будете кардиналом.
Коадъютор вздрогнул.
— Будем говорить прямо, — продолжал Лувьер, — и откроем наши карты.
