Персиваль Рен - Похороны викинга
Лежон не был человеком. Ему доставляло наслаждение наказывать и истязать своих подчиненных, и ничто не сердило его больше, чем невозможность к кому-нибудь придраться. Вначале он, вероятно, наказывал для поддержания дисциплины и ради того, чтобы добиться репутации самого усердного и исправного из всех унтер-офицеров. Затем это стало у него привычкой, и наказание из средства превратилось в самоцель. Наконец, он стал одержимым манией мучительства своих подчиненных.
Впоследствии от одного вновь прибывшего легионера, дезертира из бельгийской армии, мы узнали о прошлом Лежона, и это объяснило нам его поведение. Лежон был выгнан со службы в Бельгийском Конго за жестокость. Можно представить себе, что он вытворял, если показался слишком свирепым среди веселых слуг короля Леопольда, известных на весь мир своей бесчеловечностью в обращении с туземцами.
Говорят, что его проделки в Конго были обнаружены каким-то путешественником, потом был скандал на весь мир, а потом бельгийскому правительству для приличия пришлось его убрать. Из сержанта бельгийской армии и самодержавного властителя фактории он превратился в простого легионера, но его неукротимая энергия и здесь вывела его из рядовых.
Здесь он снова получил возможность проявлять свою силу, грубость и жестокость, как в Бельгийском Конго. Временами он прямо сходил с ума от ярости. Я думаю, что он был не совсем нормальным. Иногда у него были припадки настоящего садистского безумия. Болдини имел какие-то права на этого человека. По совершенно непонятной причине Лежон никогда его не наказывал. Их можно было встретить вдвоем, они о чем-то разговаривали…
Бельгиец-дезертир, некий Веррен, рассказывал, что Болдини в свое время служил на гражданской службе в Бельгийском Конго, в том самом округе, где служил Лежон, и, вероятно, знал много такого, что Лежону хотелось скрыть. Потом Болдини был пойман на мошенничествах и подделках отчетов, выгнан и посажен в тюрьму. Я не знаю, насколько это соответствовало действительности, однако Лежон определенно покровительствовал Болдини и вскоре добился назначения его капралом.
Итак, сержант-мажор Лежон сделал перекличку, обошел ряды, внимательно нас рассматривая.
Увидев незначительную фигуру Бедди, он усмехнулся.
– Недоделанный щенок, – сказал он караульному сержанту.
– Видал таких, как ты, сдохших на липкой бумаге для мух, – быстро ответил Бедди.
К счастью, Лежон не говорил по-английски, но он понял, что презренный рекрут осмелился ему ответить.
– Молчи, собака, – заорал он, – попробуй только еще раз открыть рот, и я закрою его сапогом. Скажи что-нибудь, прохвост, и я заставлю тебя проглотить твои зубы.
Бедди не понял ни слова. Он видел усмешку и слышал презрительные слова, тогда он сделал вид, что не имеет ни малейшего понятия о дисциплине, – он простой рекрут, даже не в форме. Но когда он услышал свирепый рев, он инстинктивно вытянулся. Он снова стал солдатом. Он понял, что сержанты Иностранного легиона не лишены перца и что с ними лучше не пререкаться. Это, видимо, рискованней, чем обругать нью-йоркского фараона на его ночном дежурстве.
Но дело было сделано, и Бедди был отмечен в памяти сержанта. Мало того, все друзья Бедди стали отмеченными, и друзья его друзей, и так до третьего и четвертого колена. Проходя мимо Болдини, сержант остановился и взглянул на него в упор. Они обменялись долгим взглядом, и никто не сказал ни слова. На нас, трех Джестов, он взглянул неодобрительно.
– Маменькины сынки, – сказал он. – Показать руки!
И мы вытянули руки вперед.
– Будет гадать, – шепнул Дигби. – Берегись черного уродливого человека…
Лежон взглянул на наши чистые руки и зарычал.
– Я вам наведу маникюр на мягкие лапки… Никогда в жизни не работали… ладно, я вам покажу… Пожалеете, что не попали на каторгу…
Потом он осмотрел Хэнка.
– Ленивая скотина, надо думать, – проворчал он.
– Правильно, старина, – не понимая, ответил Хэнк любезным голосом. – Выплюнь еще что-нибудь.
– Молчи, горилла, – взревел сержант. – Если ты будешь со мной разговаривать, я привяжу твои руки к пяткам и подержу тебя с недельку согнутым в колесо. Я тебя, двуногого верблюда, на всю жизнь искалечу.
Хэнк тоже понял, что иногда молчание дороже золота и слова дешевле серебра. Произведя на нас должное впечатление, сержант Лежон заявил, что нас вольют в седьмую роту… и поделом ей, этой подлой роте. Потом вдруг заревел:
– Смирно! Направо… Ряды вздвой… Правое плечо вперед… – и с жадностью осматривал наш эшелон, ожидая, что кто-нибудь ошибется. Но никто не ошибся, мы двигались, как гвардейцы. Не понимавшие французского языка, механически подражали понимавшим. Взвод перестроился безукоризненно, и лицо сержанта Лежона омрачилось.
– …Шагом… марш! – закончил он, и мы пошли.
Через плац мы прошли в склад, где каптенармус седьмой роты выдал нам наше обмундирование: два комплекта строевой формы, белое рабочее платье, белые полотняные гетры, белье, синий матерчатый пояс, тряпки и мазь для чистки винтовок и пуговиц, мыло и полотенце. Носков мы не получили. В легионе их не носят.
После осмотра полковым адъютантом нас погнали в казарму. По лестницам и длинным коридорам огромного здания нас развели по различным помещениям. Мои братья и я, Хэнк и Бедди, Болдини, Мари, Сент-Андре, Вогэ и Глок были назначены в одну комнату, огромную, с высоким потолком, чистую и хорошо провентилированную. В ней стояло около тридцати кроватей. Там находилось несколько легионеров, занятых чисткой поясов и подсумков.
– Привел желторотых, – сказал пришедший с нами капрал, обращаясь к этим людям. – Покажите им что к чему… Как укладывать обмундирование, стелить постель, делать походную связку – все… Не выпускайте их на улицу, пока не научите их отличать сапоги от фуражки.
– Слушаюсь, капрал, – ответил один из них и, когда капрал ушел, изменив тон, добавил: – Черт бы их драл, всех желторотых. Приехали на дачу, нечего сказать. Изволь из-за них терять время… Ладно, вы за это поставите нам вина… ну живее, начнем и покончим, а потом в кабак…
– Замолчи, – сухо ответил ему Болдини. – Щенок годовалый. Тоже воображает себя солдатом. Я был легионером и дрался на Мадагаскаре и в Марокко, когда тебя еще шлепали в приюте.
– Черти, дьяволы, домовые и лешие, – закричал вдруг один из легионеров. – Ведь это Болдини… Болдини вернулся! – И, захохотав, упал на кровать.
– Погоди, пока я стану капралом, друг Брандт, – сказал Болдини. – Тогда ты у меня посмеешься погромче.
Но Брандт не хотел ждать, он ревел, хохотал и катался по кровати. Возвращение Болдини почему-то казалось ему очень остроумной шуткой.
