Всеволод Воеводин - Слепой гость
— Будь осторожен, мальчик. Тебя тоже хотят арестовать. Спрячься где-нибудь до вечера, а вечером разыщи меня. Я буду возле палатки. Мы уйдем с тобой и скроемся так, что нас не разыщут.
Толпа его оттеснила, и он успел на прощанье крикнуть: «До вечера!».
Я опять остался один. «Правда или неправда, — думал я, — правда или неправда?» Все было против. Что отчим был арестован, это я допускал охотно, да это меня и не беспокоило. Но мать? Когда я пытался собрать свои мысли, мне становилось ясно, что это ложь, и сразу же тоска опять сжимала мое сердце. Кто бы он ни был, этот корзинщик, зачем ему было врать?
Я бросился к городу. Кто-то окликнул меня по имени. Оглянувшись, я увидел Бостана, который сидел на перекладине каменного креста. Торопливо он рассказал мне, что Баширова отвезли в больницу и доктор говорит, что пуля прошла мимо сердца и Баширов останется жив.
— Бостан, — опросил я, — ты не видел мою мать?
Он нахмурился, вспоминая.
— Час назад, — сказал он, — она шла по дороге в город. Она и человек с дорожным мешком.
Я вспомнил седого добродушного человека в развалинах разрушенного дома. Быстро простившись с Бостаном, я стал пробиваться к городу и вскоре выбрался на дорогу.
Второй раз я был один в Мертвом городе. Обвалившиеся стены, разрушенные арки дверей и окон обступили меня. Один раз мне послышались в переулке человеческие голоса, и, метнувшись туда, я поднял целую стаю ворон, сидевших на трупе ослика.
Не помню, как я опять очутился на дороге. Она вела в гору. С одной ее стороны был обрыв, с другой — лесистый горный склон. Мертвый город скрылся из моих глаз. Я остановился. Вокруг была тишина. Жар поднимался от камней, в траве, нагретой солнцем, монотонно звенели цикады.
Мне представилась вся бессмысленность моей погони. Где угодно, только не на этой безлюдной горной дороге следовало мне искать мою мать. Я стоял, не зная, что мне делать, и оглядывался вокруг. Но тут из-за поворота вышел Рустам, мой двоюродный брат. Я не удивился, увидев его, и не подумал о том, зачем, как он попал сюда, — я кинулся к нему и крикнул:
— Рустам, ты не видал мою мать?
Он молчал и настороженно смотрел на меня.
— Мать? — медленно протянул он и, как будто решившись на что-то, указал пальцем наверх, на крутой горный склон, поднимавшийся над дорогой.
— Четверть часа тому назад, — сказал он, — она поднялась туда. С ней был Сулейман, твой отчим.
Я полез вверх по склону. Сверху я взглянул вниз: Рустам стоял на дороге, упорно глядя мне вслед. Увидя, что я обернулся, он сунул руки в карманы и зашагал прочь. Меня удивило, что шел он обратно, в том направлении, откуда пришел.
Я лез по склону, цепляясь за кусты шиповника и за стволы изогнутых горных деревьев. Склон не был так крут, как казался снизу. Если вглядеться, можно было даже заметить тропинку, которая вела наверх. Наверное, горцы, идучи по этой тропинке, сокращали путь до Мертвого города.
Скоро горные изогнутые дубы и кизиловые деревья обступили меня со всех сторон. Я шел, угадывая извилины тропинки по протоптанной траве, по осыпавшимся камешкам, по коре, стертой с выступившего из земли корня. Кусты шиповника хватали меня за рубашку и рвали ее. Ящерицы уползали из-под самых моих ног и скрывались между камнями, солнечные пятна прыгали по земле и по моему лицу, камни шурша осыпались под моими ногами.
Я устал и остановился, чтобы перевести дыхание. И вокруг меня была такая тишина и такой покой, что мне очень далекими показались страсти, волновавшие меня последние дни. Я слушал, как где-то в ветвях чирикала птица, без конца повторяя одну и ту же нехитрую песенку, как где-то трещал кузнечик, как от внезапно налетевшего ветра негромко шуршали листья, и мне подумалось, что, может быть, на всей земле, на всем земном шаре, всюду такой же покой и такая тишина. Мне подумалось, что не было никогда разрушенных городов, калек, тянувших руки к мулле, убийцы с бледным и злым лицом, веселого старика, внимательно осматривающего пистолет. Везде и всегда чирикала птица, ящерица лениво ползла по камням, листья шумели и прыгали солнечные пятна.
Совсем близко я услышал человеческие голоса. Через секунду я стоял, прижавшись к стволу, стараясь не шевелиться. Казалось, голоса рядом, здесь вот, за этими деревьями, но тем не менее слов разобрать я не мог.
Я стал пробираться по направлению к голосам, и мне казалось, что я приближаюсь к ним, пока вдруг они не смолкли. Так было тихо, что казалось — можно было расслышать, как растет трава, и соки из земли поднимаются по стволам деревьев. Даже птица перестала чирикать, и, как я ни прислушивался, голосов не было слышно. Я знал, какие штуки выделывают горы со звуками, я знал, что за несколько километров можно услышать человеческую речь и не услышать выстрела рядом, но все-таки мне стало страшно.
Быстро, уже не думая о том, чтобы не быть услышанным, я сделал несколько шагов и остановился на повороте тропинки. Я снова услышал голоса и одновременно увидел людей. Моя мать, положив голову на плечо Сулеймана, говорила ему:
— Все будет хорошо, ты увидишь. Хочешь, ты подожди меня здесь, а я пойду одна? Я сама пойду в райисполком и все расскажу, и никто тебя не тронет.
Отчим, обняв мою мать, вел ее по тропинке, а тропинка сворачивала к обрыву и шла по самому краю так, что непривычному человеку было страшно даже смотреть. Отчим вел мою мать, смотрел на обрыв и говорил голосом человека, думающего о другом:
— Хорошо, хорошо, мы подумаем.
Они дошли до обрыва, отчим остановился и мельком взглянул назад. Я прижался к дереву и вдруг закричал так, как кричат люди, когда видят скверный сон.
Одной рукой ухватившись за сучья, отчим оттолкнул от себя мою мать, и она, простояв секунду на самом краю, качнулась и медленно поползла по обрыву. Самое страшное было то, что выражение ее лица не успело измениться, счастье по-прежнему отражалось на нем и лишь постепенно в глазах проступали ужас и недоумение.
Вот в этот момент я и закричал. Я кричал, надрываясь, не зовя на помощь, ни к кому не обращаясь, просто кричал от нестерпимого ужаса, охватившего меня. Отчим оглянулся, на секунду я увидел его страшные глаза. Он выругался по-немецки и вновь повернулся к матери. Мать цеплялась за куст шиповника. Она смотрела на отчима снизу вверх и, кажется, все еще не могла понять, зачем он ее толкнул.
Я кинулся к ней. Я видел, как Сулейман поднял с земли тяжелый камень и занес его над головой матери. Он отвел руку, чтобы дать камню размах, но рука дрогнула, и камень, выбитый пулей из рук, упал на тропинку. Долей секунды позже я услышал выстрел, щелкнувший где-то совсем близко. Потом из-за поворота выскочил дядя Абдулла и, отшвырнув карабин, обеими руками схватил мать и вытащил ее на тропинку.
