Майк Джемпсон - Уклоны мистера Пукса-младшего
— Миссис, позвольте помочь вам. Не следует, чтобы к тяжести вашего горя присоединялась еще и тяжесть этого узла.
Джесс Финнаган поднимает глаза:
— О каком горе говорит юный джентльмен?
— Миссис, вы потеряли сына, вы…
Тяжелый узел опускается на землю:
— Проходите, молодчик. В каком бы горе я ни была, я не оскверню памяти моего сына тем, что приму помощь от вас. И потом…
Джесс улыбается, Джесс поднимает узел на плечи:
— …Почему вы думаете, что мой сын умер?
— Она помешалась, Мак, — убежденно говорит через минуту Пукс. — Она сошла с ума от горя. Но и я, кажется, тоже скоро помешаюсь. С каких это пор покойники научились улетучиваться?
Именно, в этот момент, в ту секунду, когда отягченное неприятностями сердце мистера Пукса готово было изменить скорость своего биения и сделать мистера Пукса-младшего обладателем не только титула, насморка и богатства, но еще и невроза сердца, — именно в эту минуту появился Джепкинс, красный, растрепанный констэбль Джепкинс. Он нагнулся к уху мистера Пукса, он прошептал:
— Будь он проклят, сэр! Я его нашел!..
Новость, сообщенная Джепкинсом, была поистине фантастической и потрясающей. Мистер Пукс, бесстрастный мистер Пукс выразил свой восторг крепким рукопожатием, крупным чеком и исторической фразой:
— Джепкинс, вы гений; вы нашли то, чего не находил еще никто в мире — беглеца-покойника!
В вечернем выпуске «Дейли Ньюс»[11] появилось краткое и сдержанное сообщение полицейского управления:
«В опровержение ни на чем не основанных слухов, помещенных в газете «Юнг Уоркер» — сообщается, что труп государственного преступника Финнагана будет предан земле завтра в двенадцать часов дня».
Инспектор Уинклоу не мог отказать себе в том, чтобы не указать точного часа погребения. Он твердо решил рассчитаться с мальчишками, которые портили ему нервы в течение последних двух суток. Конечно, Финнагана похоронят не в двенадцать, а в десять, но в двенадцать у кладбища будут констэбли и джентльмены из юношеского отдела «Лиги», которые перед этим, на всякий случай, проводят труп Финнагана в могилу. А там — посмотрим. Во всяком случае, камера Финнагана пустовать не будет!
Смешно было бы сравнивать, скажем, арбуз с королевской короной, даже когда и тот и другая касаются глупой головы. Или — сравнивать «Мажестик»[12] с клопом в супе, даже если бы оба они развивали максимальную скорость. Так же смешно сравнивать похороны Чарли Пукса с погребением Томми Финнагана. Единственным общим было то, что и на тех, и на других похоронах был почти весь юношеский отдел «Лиги».
Но на погребение Чарли Пукса юношеский отдел явился в строгих черных костюмах, наглухо затянутых, застегнутых на все пуговицы респектабельной[13] печали. За гробом же Томми джентльмены из юношеского отдела шли толпой, у каждого в руке была трость или стэк, а туалеты говорили скорей о спортивной прогулке, чем о похоронах.
Одежда другой группы, присоединившейся к процессии, тоже не соответствовала правилам хорошего тона. Юноши и девушки, узнавшие через сына сторожа морга о действительном часе похорон, бросили только-что работу. У них нет туалетов для каждого случая жизни. У них нет зачастую даже на обед. Но проводить друга в могилу они обязаны. Они должны показать всем, что на место одного, изжеванного государственной машиной, станет десяток других, что колеса истории безостановочно мчат вперед старый перетянутый цепями и фунтами мир.
Друзья Томми отлично понимают, что инспектор, точно указавший время, пытается их спровоцировать. Поэтому над ними не полощется в летнем воздухе алое знамя. Поэтому они сдержанны, не поют и делают вид, что не замечают молодчиков из «Лиги».
На кладбище очень пустынно. Могила была вырыта почти у ограды, в трех сотнях шагов от ворот. К погребальным дрогам почти одновременно подошли и джентльмены из «Лиги», и ребята из комсомола. До драки дело не дошло, гроб мерно заколыхался на плечах друзей Томми. С каждым шагом — от ворот до могилы — нарастала вражда между двумя группами. Все время молодчики из «Лиги» подбирались ближе и ближе к гробу.
И, когда гроб был опущен на холмик, а оратор, сняв шапку, сказал:
— Товарищи! —
джентльмены из «Лиги» приступили к своей работе. Они начали оттеснять комсомольцев от гроба. Комсомольцы всеми силами отбивали их атаку. Свалка росла, пыл драки захватил всех, на несколько мгновений гроб остался забытым. Джесс Финнаган могла наплакаться вволю у трупа своего мальчика. Но вот волна боя нахлынула снова, покрыла собою гроб, плачущую мать, двое противников свалились в могилу, десятки рук потянулись к гробу, джентльмены жаждали свалить его в могилу, комсомольцы противились, гроб поднялся на руках, закачался, гроб пронесли пять шагов, опустили до уровня плеч, вновь подняли, гроб качается, прыгает, в воздухе мелькают палки и кулаки, отдельные люди хватают камни, констэбли синим рядом приближаются к свалке, гроб раскачивается, приближается на два дюйма к могиле, волна снова относит его, вот гроб уже поднят высоко над головами, мистер Пукс падает, край гроба резко опускается, гроб нельзя удержать в руках, гроб летит на землю.
Мгновение мрачного молчания, а затем — истерический крик:
— Гроб пуст, пуст, как касса разорившегося банкира!
Глава третья,
с которой автор, по причине науки и техники, справляется с трудом.
Прежде всего автор искреннейшим образом просит у читателя прощения: до сих пор в романе нет ни одного описания действующих лиц, места действия, погоды, любви и прочих, необходимых в каждом порядочном романе, атрибутов. Больше того: автор позволил себе таскать уважаемого читателя по моргам, тюрьмам и кладбищам. Он заставлял читателя переносить внимание с обстоятельства на обстоятельство; он, неуважительный автор, не давал иногда своим героям закончить фразы, он, автор, ускорял ход действия, торопил события, и читателю могло показаться, что до сих пор он, читатель, сидел в кинематографе, где все упорно стремится к концу, где герои отдыхают только тогда, когда механик меняет ленту в проэкционном аппарате.
Точка! Больше этого не будет. Раньше у автора не было времени — нужно было начать все истории сразу, привести их к намеченным столбикам на пути развития романа. Но теперь — теперь автор клянется быть медлительнее спикера[14], спокойнее Тоуэра[15] и описательнее даже Диккенса[16], который, как известно, не вводил своего героя в комнату до тех пор, пока не успевал описать эту комнату с точностью и аккуратностью судебного пристава.
