Александр Вельтман - Приключения, почерпнутые из моря житейского
Желынский и офицер бросились к окну.
Дмитрицкий катил в роскошной коляске, прислонясь к боку; белая фуражка, по обычаю, набекрень.
– Какая прекрасная венская коляска! Кто это такой?
– Вот выигрывай, пан, эту коляску.
– Хэ, хэ, хэ! не худо бы. Здесь, подле, остановился; надо бы узнать, кто такой. Яне! гей, Яне!
– Не беспокойся, это мой сосед. Хочешь с ним познакомиться?
– Почему ж не так, всякое новое замечательное лицо составляет особенно приятное знакомство.
– Так приходи же ко мне через полчаса, слышишь?
Желынский кивнул головой в знак утверждения, а офицер отправился к себе.
Дмитрицкий был уже встречен Пейсою и охорашивался в зеркале.
– Какая ты миленькая евреечка! а?
– Нравлюсь я вам?
– Да как же? чудо что за глазки! а?
– Вам, может быть, чаю угодно? у нас самый лучший чай.
– Чаю, чаю! о, какая хорошенькая! тебя как зовут?
– Пейса.
– Пейса!
– Позвольте, я сейчас принесу чай; как прикажете: с самоваром подать или просто?
– Как хочешь.
И Пейса вышла торопливо в свою комнату собирать чай.
– Чудо жидовочка! – повторил Дмитрицкий, расхаживая по комнате и крутя усы, – а городишко, кажется, не лучше Могилева… а я думал черт знает что!…
– Прикажете сливок и сухарей, или с ромом будете пить? У нас ром самый лучший, ямайской.
– С чем хочешь… Поди, поди сюда!
– Сейчас, я только приготовлю чай.
– Плутовка!… Сергей! эй! Сергей!
– Сейчас. Самовар ставлю, – отвечал денщик со двора
– Скорей!
– Самовар ставлю!
– Кто тебя просил? дурак!
– Да сами же сказали, чтоб сейчас же самовар был готов.
– Не нужно! здесь есть чай готовый…
– Не нужно! а я наставил… Готовый! какой тут жидовский чай – труха! а деньги дерут такие, что…
– Ну, молчи!
– Да зачем же изволили покупать самовар? Сами говорили, что от жидовского чаю с души воротит. – Молчать!
– А по мне что – меньше хлопот! не я его пить буду!
Пейса принесла чай точно в таком же виде, как подают и в русских трактирах.
– Налей же, Песя; сама угощай меня!
– Вы сладко любите?
– Сладко, милочка; так сладко, как… понимаешь? Да сядь, хозяйничай как должно, а я сяду подле тебя…
– Как это можно!
– Ну, я не буду пить; мне скучно одному пить.
– Пейса! Пейса! – раздался голос подле дверей.
– Позвольте! постоялец наш пришел, верно, требует чаю…
– Кто такой постоялец?
– Драгунский офицер. Ему здесь отведена квартира.
– Экой счастливец!
– Он скоро едет; попросите его, чтоб он передал вам свою квартиру.
– В самом деле!
– Пейса! чаю давай! – крикнул офицер, входя в комнату, не обращая внимания на Дмитрицкого.
Надо сказать, что в корчмах приемная комната то же, что в гостиницах общая зала. Если в корчме есть какая-нибудь заманчивая Пейса и никто из приезжих не занимает этой общей залы, то офицерство на прогулках заходит в нее и требует, у Пейсы чаю, кофе и поцелуев.
– Я вам пришлю чай в вашу комнату, – сказала Пейса, – здесь они стоят.
– Ах, извините, – сказал офицер Дмитрицкому, – я не знал, что у меня есть сосед.
– Сделайте одолжение, рад познакомиться, тем более, что я имею к вам просьбу. Мне вот жидовочка сказала, что вы скоро поедете отсюда и ваша квартира опростается. Я бы желал занять ее.
– И прекрасно! в самом деле, вам нечего хлопотать в квартирной комиссии; а признаюсь вам, это истинная комиссия добыть здесь порядочную квартиру.
– Сделайте одолжение, не угодно ли вам чаю?… Я церемоний не люблю; прошу и со мной без церемоний…
– Это и прекрасно!
– С ромом изволите?
– Немножко.
– Может быть, вы любите пунш?
– Э, все равно. Вы надолго приехали?
И так далее, обыкновенный офицерский разговор, который был прерван приходом денщика Сидорова с Соломоном и с табаком.
– Вот, сударь, сам принес табак, – сказал Сидоров.
– Дурак! тебя кто просил сюда? не мог подождать? Покажи табак!… Изрядный! Вот это изрядный табак! Верно, нового привозу; а то такой скверный отпустил, что я хотел тебя проучить, заставить сто раз прийти за деньгами. Завтра принеси еще три фунта этого же самого. Пошел!
– Васе благородие…
– Ну, пошел, нечего оправдываться!
– Что ж, васе благородие…
Слова жида были прерваны приходом Желынского.
– Я думал, что пана Рацкого дома нет, – сказал он, обращаясь к офицеру. – Я принес долг… кажется, пятьсот пятьдесят рублей?… Вот три двухсотных.
– Что ж это? пятьдесят рублей сдачи? Ну, я сдачи не люблю давать: штос, на две карты [7] – и кончено: четыреста или все шестьсот. Пойдемте ко мне; здесь их квартира.
– Ах, извините, я не знал, – сказал Желынский, обращаясь к Дмитрицкому.
– Не угодно ли и вам ко мне?
– Да для чего ж, господа, переходить с места на место, – сказал Дмитрицкий, – я очень рад, что имел удовольствие познакомиться, прошу вас быть как дома; если угодно, я велю подать карты.
– Нет, я играть не буду, – сказал Желынский.
– Кто это такой? – спросил Дмитрицкий тихо у Рацкого.
– Помещик, богач каналья, я его немножко наказал… Я сам играть не хочу; но штос на квит – не игра.
– На квит, пожалуй.
– Пейса, подай карты.
– Вы откуда изволили приехать? – продолжал Желынский, обращаясь к Дмитрицкому.
– Из-под Могилева.
– На Днепре или на Днестре?
– На Днепре.
– Я там не бывал.
– Маленький город.
– Ну, пан Желынский!
– Позвольте, я сам мечу.
– Пожалуй!… Идет на квит… Ах, проклятая десятка!… идет на сто… баста!
– Это ужас! – вскричал Желынский, бросая карты. – Терпеть не могу этот штос!
– Зачем дело стало, – банчику!
– Нет! покорно благодарю! да еще против одного!…
– Извольте, я тоже приставлю, – сказал Дмитрицкий, – надо же что-нибудь делать: я смотреть не люблю.
– Охо-хо! гроши мои, гроши! – сказал вздыхая Желынский, высыпая на стол из кошелька сотни две червонцев. – Новые карты!
Началась игра. У Желынского точно как будто колода никогда в руках не бывала. Так глупо держит, что все карты видны. Дмитрицкий думает: «Такого олуxa не трудно обыграть!» Подсмотрит карту, – аттанде! и поставит на хороший куш, да еще примажет. Разгорелся, подымает выше.
– Отвечаете? – вскричал он наконец, поставив темную.
– Отвечаю! – с досадой отвечал Желынский, – отвечаю до десяти тысяч!
– Аттанде! отвечаете?
– Отвечаю!
– На все!
Желынский приостановился, казалось, струсил, руки задрожали…
– Мечите!
Направо, налево, направо, налево… Ух! Дмитрицкий разбил кулак, ударив по проклятой карте, которая ему изменила; в глазах затуманило.
