Хэммонд Иннес - Белый юг
— Это ваше дело. Ваше и Бланда, — сказал я.
— Си, си. Но теперь они уже не дадут мне ничего. Совсем ничего.
— Идите и говорите с Бландом. Ваша доля у него.
— Но ведь он мне ничего не даст.
— Это ваше с Бландом личное дело.
На следующее утро я проснулся очень рано — кто-то тряс меня и звал по имени. На мгновение мне показалось, что уже пора отправляться в путь. Но тут я понял, что мы уходим на следующий день, 22-го числа. Открыв глаза, я увидел склонившегося надо мной Бономи.
— Капитано, капитано, они ушли и ничего мне не оставили. Совсем ничего.
— Кто ушел? О чем вы?
— Бланд! — вскричал он. — Бланд ушел и все забрал с собой. Все продовольствие. Он внизу, на льду. Он, Ваксдаль и Келлер.
Я вылез из палатки и, окруженный холодом и тишиной, царившей на уступе, пытался разглядеть то, на что показывал Бономи. Три крошечные фигурки двигались по льду и тащили сани. Они шли спиной к солнцу, направляясь в ту сторону, где предположительно мог бы находиться «Южный Крест». Мне бы следовало раньше догадаться, что означает переход Бланда с помощниками на полный рацион питания, о чем говорил Бономи. Бланд тронулся на запад, надеясь отыскать лагерь «Южного Креста» или спасательные суда. Все это означало, что нам придется идти по следам Бланда — больше никаких иллюзий насчет этого человека у меня не было. Он наверняка бросит Ваксдаля и Келлера где-нибудь по дороге. И если Бланд все-таки доберется до стоянки «Южного Креста», а мы нет, тогда для оставшихся на айсберге не будет никакой надежды на спасение.
Весь день мы оставались в палатке, сберегая силы и отъедаясь. Нам, лежащим в сытости и тепле, айсберг стал казаться родным домом, мирным и дружелюбным. А поход, в который предстояло отправиться завтра, страшил нас час от часу все больше.
Этим вечером, вскоре после ужина, полог откинулся, и в палатке послышался голос Джуди, тихий, взволнованный:
— Можно войти на минутку, Дункан?
Она заползла в палатку, схватила мою руку и, разрыдавшись, прижалась холодной щекой к моей. Наконец она выговорила:
— Я была так глупа. Все это время… потратила впустую… все лежала в палатке и чувствовала себя несчастной. А теперь… — Джуди поцеловала меня и легла рядом, тихонько плача. Будто бы с уходом Бланда она освобождалась от тяжести, мучительным бременем лежавшей на ее душе.
Спустя некоторое время Джуди сказала:
— Теперь ты должен уснуть. Я не стану смотреть, как вы будете уходить завтра. — Она поцеловала меня. Потом сказала: — Не думаю, что мы встретимся снова, Дункан… в этом мире. Пожалуйста, запомни, что я… люблю тебя… навсегда. И в пути я буду с тобой — если это тебе поможет. — Она протянула руку Герде. — До свидания, Герда. Хотела бы я пойти вместе с тобой, чтобы найти своего отца. — Она поцеловала Герду, потом снова меня. Полог вернулся на прежнее место. Она ушла, и только солоноватый вкус ее слез на моих губах напоминал мне, что она была в палатке.
Герда коснулась моей руки.
— Вы должны справиться, Дункан, ради нее. Вы должны идти вперед, что бы ни случилось.
На следующее утро, чуть только рассвело, мы отправились в путь. С собой взяли продовольствия на шесть дней, лыжи, примус, керосин, палатку, спальные мешки и смену одежды. Все это поместилось на одних санях.
Пока мы спускались по уступу айсберга, взошло солнце, и все стало золотым, кроме оранжевой полосы, обрамляющей горизонт. Весь лагерь вышел, чтобы проводить нас, и, когда мы ступили на лед, люди ободряюще кричали нам вслед.
— Через две недели мы вернемся с китовым мясом! — нарочито уверенно прокричал я в ответ. И, повернувшись к Макфи, который помогал нам ставить сани на лед, сказал: — Если к концу этого срока мы не вернемся, сделай все, что сможешь.
— Вы обязательно найдете людей с плавбазы, — сказал механик. — О нас не беспокойтесь. Айсберг, может быть, еще вырвется в открытое море.
Я ободряюще похлопал его по плечу. Герда прощалась с Хоу, который с большим трудом только что слез с уступа. Мы с Кальстадом взялись за сани и пошли по следу, проложенному Бландом и его спутниками.
— Крейг, вы обязательно должны дойти! — крикнул Хоу. — Если Бланд дойдет один… — Он не закончил, но я понял, что он хотел сказать.
Герда скоро догнала нас.
За четыре дня, идя по четырнадцать часов в сутки, мы продвинулись миль на тридцать. Идти по паку, пропаханному айсбергами, было невероятно трудно. Сомневаюсь, удалось бы нам сделать эти тридцать миль за четыре дня, если бы мы не шли по следам саней Бланда. Это были следы врага, и потому мы были постоянно настороже. Ведь, если мы настигнем Бланда, он может перестрелять нас всех.
Но крепкие заморозки сохраняли санную колею четкой, словно она только что была проложена. И в этой враждебной ледяной пустыне она вскоре стала единственным нашим помощником.
На пятый день Герда начала слабеть, у Кальстада распухла лодыжка, а я стал ощущать колющую боль в груди. Нам удалось пройти не более двух миль. Без темных очков от постоянного ослепительного света у всех воспалились глаза. Ночью подморозило, утром снежный наст был твердым, трещины не попадались, и часам к трем мы прошли миль десять-одиннадцать. Съев по сухарю и по два кусочка сахару, отправились дальше. Но вскоре солнце закрыла туманная пелена, и оно робко пробивалось сквозь нее. Все вокруг обесцветилось. Резко похолодало. Идти дальше не было сил, и мы разбили лагерь.
В тишине наступающего вечера мне показалось, что я слышу чьи-то голоса.
Когда мы легли спать, Герда прошептала:
— Дункан, я не могу идти дальше, вы должны оставить меня здесь.
— Нет, ты пойдешь с нами, — был мой ответ.
Она схватила меня за руку.
— Ну прошу вас, — шептала она. Ее голос, хоть и слабый, звучал настойчиво. — Я стану вам только обузой, а вы должны думать об оставшихся на айсберге.
— Поговорим об этом утром, — успокоил я.
Долгое время я лежал в полудреме, раздумывая над словами Герды: то, что она говорила, было ужасно, но я понимал, что Герда была права. Слишком много жизней зависело от того, доберемся мы до лагеря «Южного Креста» или нет.
Ночью поднялся ветер, а к утру разыгралась метель. Я выглянул из палатки и увидел только серый кружащийся вихрь. Метель не прекращалась три дня, и за это время были прикончены все наши запасы, за исключением пяти сухарей и пятнадцати кусков сахару. В палатке было темно, как в могиле. Мы лежали в опальных мешках, шевелясь только затем, чтобы повернуться на другой бок и унять боль в затекших ногах.
Ночью, когда снег прекратился, мы выкурили последнюю сигарету. В сером утреннем свете я записал в дневнике: «Двигаться дальше бессмысленно. Мне кажется, что и другим это теперь ясно. Я не оставлю Герду».
