Виталий Олейниченко - Красное золото
Я молча показал находку Мише. Он понимающе кивнул и указал подбородком на кучи раскиданных по комнате вещей:
— Давай собирай, что нужно, только в темпе. И смываемся. До возвращения сюда больше не вернешься, так что…
Договорить он не успел. Во всей квартире вдруг погас свет.
В наступившей темноте раздалось знакомое повизгивание открываемой входной двери, но светлее не стало — на лестничной площадке тоже было темно, как в погребе. «Черт, надо было шторы раздвинуть, — пришло запоздалое сожаление, — хотя бы уличные фонари немного подсветили, а так…» Скрип-скрип-скрип — послышалось характерное поскрипывание мокрых резиновых подошв по линолеуму. Тот (или те), кто вошел в прихожую, пока явно находился в более выигрышном положении, так как возник из подъездной тьмы и глаза его лучше были адаптированы к наступившему в комнатах мраку. Мы же с Михаилом были совершенно беспомощны, ибо человек, как известно, не кошка, ему для привыкания что к тьме, что к свету, требуется некоторое время. И этого времени непрошеные визитеры (по доносящимся до нас звукам я понял, что гостей было двое) нам предоставить отнюдь не стремились. Елки-палки, я и рук-то своих, продолжавших судорожно сжимать тетрадку, не различал…
Поскольку мы не сговариваясь застыли в тех позах, в которых пребывали на момент отключения света и даже, кажется, не дышали, у вошедших, судя по всему, возникли проблемы с определением нашего местонахождения. Две комнаты, кухня и санузел представляли пусть и небольшой, но все же выбор. Это несколько задерживало «гостей» и, следовательно, играло нам на руку. Глаза постепенно стали различать темные контуры отдельных предметов: картина на стене, черный провал шкафа, сжавшаяся в образованном его боковой стенкой углу Мишина фигура. И размытое движение сгустка темноты в дверном проеме.
А потом события понеслись, как видеоизображение при ускоренной перемотке.
Я услышал хекающий выдох, что-то тускло блеснуло, описывая короткую дугу из угла в сторону проема, раздался неожиданный и от того показавшийся ужасно громким хлопок и звон разбитого стекла, короткий придушенный крик, шум падающего тела и — сразу же — хриплый громкий мат, а через секунду — чавкающие звуки резких ударов по чему-то мягкому, уже из прихожей.
Только теперь я вскочил с четверенек и пригибаясь зачем-то, как солдат под артобстрелом, побежал на звуки. В правой моей руке вместо тетради с зайцем оказался каким-то образом тяжеленный чугунный подсвечник знаменитого каслинского литья, стоявший ранее на одной из книжных полок. Как и когда я его подобрал, я не знал. У порога двое противников, хрипя, сдавленно матерясь и яростно колотя друг друга, катались, обнявшись, по полу — от входной двери к противоположной стене и обратно. Один из бьющихся стал, видимо, одерживать верх — я только никак не мог понять, кто именно — и, усевшись верхом на поверженном, принялся наотмашь дубасить его по лицу.
— Ну, сука, ну я тя щас урою!
Голос, торжествующий, хриплый, злой, принадлежал не Мише и тогда я изо всех сил ударил сидевшего верхом хрипатого зажатым в руке подсвечником. Массивный чугун обрушился на черепную коробку «наездника» с противным хрустом. Тот немедленно перестал хрипеть, обмяк и уронил руки. Тело еще некоторое время пребывало в вертикальном положении, словно раздумывая, что ему теперь делать, потом, наконец, грузно завалилось вбок и рухнуло на пол.
Несколько минут ничего не происходило. Я, продолжая судорожно сжимать подсвечник онемевшими пальцами, соляным столбом торчал посреди прихожей. Миша, распластавшись, лежал на полу, и двумя неопрятными темными кучами дыбились рядом с ним наши незваные гости. Потом Михаил булькающе закашлялся и завозился, силясь подняться. Я выронил из рук ставшее грозным оружием изделие народного промысла и бросился ему на помощь.
— Свет… свет зажги… — продолжая откашливаться, просипел он.
Я бросился к выключателю и попытался — клац-клац — включить освещение. Безрезультатно. Секунд пять я стоял ничего не соображая с поднятой к выключателю рукой и пытался привести в порядок скачущие безумным галопом мысли… Не могли же они обесточить весь подъезд, тогда бы уже гомонили и ругали правительство выползшие на площадку лишенные полночного эротического фильма соседи, а на лестничных маршах царила гробовая тишина.
Тоже странно: неужели никто не слышал криков из моей квартиры? Дверь-то — нараспашку… Впрочем, если и слышали, наверняка постарались уже об этом забыть, мало ли по какой причине могут шуметь за стенкой, верно? Ну, выпили там, подрались, как водится, или еще что, с кем не бывает… Неловко в этом признаваться, но я и сам, положа руку на сердце, поступил бы, вероятно, точно так же. Тезисы о близости рубашки и тела и о хате, которая с краю, придуманы не вчера.
Так. Значит, скорее всего — пакетник. Подсвечивая себе зажигалкой, я вышел на площадку и, открыв глухо лязгнувшую металлическую дверцу распределительного щита, щелкнул тремя тумблерами пакетных переключателей. В прихожей вспыхнул свет. Я торопливо впрыгнул обратно в квартиру и захлопнул дверь.
Представшее перед моими глазами зрелище было отнюдь не пасторальным. Миша, разбросав ноги и привалившись спиной к стене, сидел на полу. Лицо его, окровавленное и распухшее, напоминало монгольскую маску с почтовых марок «Монгол-Шуудан». А лица наших посетителей не напоминали ничего, потому что были скрыты под черными вязаными «презервативами» с дырочками для глаз и рта, столь любимыми как нашими доблестными блюстителями порядка, так и их не менее доблестными оппонентами.
Первого визитера Михаил свалил молодецким ударом той самой полупустой бутылкой с паленой водкой, судя по осколкам стекла и специфическому запаху, распространившемуся по всему жилищу. Вышеозначенный трахнутый по голове товарищ возлежал в дверном проеме в позе застигнутого внезапным сердечным приступом балетного танцора и упрямо не подавал признаков жизни. Впрочем, он был жив, хотя и не совсем здоров, в чем я и убедился, приложив два пальца к его запястью — не без опаски, честно говоря, и вообще сделав над собой изрядное усилие.
А вот сказать того же о напарнике «танцора» было ну никак нельзя. Как ни крепки кости монолита бандитского черепа, но и они — всего лишь кости, а не лобовая броня Т-34… И верно говорит наш мудрый народ: «Против лома нет приема», в смысле — супротив чугунного подсвечника. Оживить бывшего Мишиного vis-à-vis мог бы теперь только громогласный зов труб Иерихона, да и то, пожалуй, не без труда. Вокруг остатков головы свежепреставившегося расплывалось черное в резком электрическом свете пятно…
