Виталий Олейниченко - Красное золото
Я сполз спиной по стене на корточки и, подвывая, засмеялся — все громче, громче, — а тело мое сотрясало крупной дрожью, и я продолжал хохотать, повизгивая, давясь и захлебываясь собственным истеричным смехом.
Я радовался жизни.
Минут через пять я пришел в себя и помог Мише умыться — он только тихо чертыхался и шипел сквозь стиснутые зубы — а потом, как умел, обработал его многочисленные раны и ссадины на лице, ребрах и костяшках пальцев йодом. Что-то пришлось забинтовать, что-то заклеить пластырем — и мой добрый друг Мишель стал напоминать кота Тома, разделанного под орех мышонком Джерри.
Наверное, подобные легкомысленные ассоциации являлись следствием того, что я еще не полностью отошел от истерики и стресса, да оно и понятно: не каждый день случается живого человека по голове подсвечником дубасить. Я совершенно по-идиотски улыбался и со стороны выглядел, вероятно, полным шизофреником, но поделать с этим ничего не мог, ибо каждой клеточкой своего организма чувствовал, что этот сволочной и мерзкий, но вместе с тем чарующе-прекрасный живой мир открыт и доступен мне по-прежнему. Так, наверное, чувствует мир новорожденный младенец, да только вот не может еще выразить своих чувств ничем, кроме бессмысленного громкого агуканья и глупенькой улыбки. Так и я — глупо агукал и бессмысленно ухмылялся…
Потом мы с Мишей, уже пришедшим в себя вполне достаточно для того, чтобы снова руководить процессом, доделали-таки что, за чем пришли, то есть собрали мои подготовленные к отъезду вещи и вместе с тетрадью покидали их в большую спортивную сумку. Туда же, в сумку, я запихал старенький потертый рюкзак и привезенный мне когда-то Лелеком из Арабских Эмиратов шикарный охотничий нож испанского производства, а документы рассовал по карманам штормовки.
Взвалив сумку на плечо, я направился было к выходу в полной готовности покинуть в одночасье переставшую быть «моей крепостью» квартиру, но Миша в ответ на мои действия покачал отрицательно в воздухе растопыренной ладонью и прошептал (говорить нормально он пока не мог по причине расквашенных губ, ставших похожими то ли на оладьи, то ли на губы какого-нибудь потомственного зулуса):
— Еще полминуты, дружище…
После чего, склонившись над поверженными врагами, поочередно поднял им на лоб шапочки-маски и посмотрел на лица. «Танцора» он, видимо, не признал, а вот убиенного мной хрипатого детину узнал, напротив, моментально. И узнавание это вовсе не доставило ему радости, потому что, опустив покойнику маску обратно на лицо, он тихо выругался и с минуту постоял над трупом в глубоком раздумье…
На подходе к оставленной у ларька «девятке» Мишель протянул мне ключи, а сам направился к правой дверце. Все правильно, ему, с его разбитыми руками и заплывшим левым глазом, вести сейчас машину было бы крайне проблематично. Я открыл пассажирскую дверь, а сам сходил к ларьку и, разбудив дремавшего за прилавком продавца (явно из лиц пресловутой кавказской национальности, надо же, и до нашей периферии уже добрались), купил пару бутылок водки, но не того денатурата, которым Мишель свалил бандюка, а любимой «Амурской». Ни напиваться самому, ни спаивать других я не планировал, просто чувствовал, что скоро меня опять посетит истерика, а водка в качестве успокоительно-релаксационного средства при таких случаях — вещь совершенно незаменимая…
Водительское удостоверение, именуемое в просторечии «Права», у меня имелось, а вот практического опыта вождения почти не было, потому что своей машины у меня нет и до сих пор как-то не предвиделось. Вел я поэтому не спеша, послушно останавливался на светофорах, не вылезал за разметку и внимательно отслеживал дорожные знаки — в общем, изображал из себя последнего «чайника», каковым по сути и являлся. Днем меня за такую езду уже сотню раз обложили бы разными обидными словами из всех окрестных автомобилей, но сейчас стояла глубокая ночь и трасса была стерильно пуста, как голова юной пэтэушницы — лишь изредка с шелестом проносился мимо какой-нибудь лихач на сверкающей лаком «японке», да дискотечно мигали красно-синим цветастые «канарейки» стоявших на перекрестках гаишников.
Миша сидел, откинув голову на спинку кресла. Глаза его были закрыты: то ли дремал, то ли о чем-то задумался. Я его не беспокоил, ему сегодня и так здорово досталось, пусть отдохнет, сил наберется. Они, эти силы, нам еще, судя по всему, ох как понадобятся…
Мы медленно катили по спящему городу и я размышлял о том, как странно все-таки устроена жизнь и какие незначительные на первый взгляд события способны круто изменить ее плавное течение. Вот не найди я этих пожелтевших от времени бумажек или не обрати внимания на некоторые несоответствия в датах и географических координатах — и ничего бы не было. Ни решения отправиться на поиски колчаковского золота, ни нашей концессии, ни ужасной смерти Игоря, ни драки «на ощупь» в темной квартире, ни еще одного — непонятно чьего — трупа… И ведь это я его убил, Господи, я! Вот взял железку — и бац по голове… Страшно, но просто. И очень эффективно.
Но почему же не терзает меня комплекс Раскольникова?…
Всю свою сознательную жизнь я много и с удовольствием читал, причем часто — безо всякой системы, просто все подряд, перемежая классику мифами, фантастикой, историческими романами, детективами и прочей беллетристикой. Помню, в детстве мама даже прятала от меня книги и силком выгоняла во двор, погулять. Я выходил, доставал из-за спины заткнутый за брючный ремень припрятанный томик и продолжал читать на улице… И все произведения, касавшиеся деяний необычайных, как то: поиска кладов, погонь, слежек, рукопашных баталий и тому подобного приучили меня к тому, что в оных деяниях в обязательном порядке участвуют люди яркие, смелые и прекрасно к оным деяниям подготовленные (я, понятно, не беру в расчет войну и прочие форс-мажорные обстоятельства). Например: тайные агенты, капитаны пиратских бригантин, мушкетеры Его Величества, разномастные неуловимые мстители — от белозубого Зорро до чумазых «красных дьяволят» — и разные прочие д`Артаньяны. А с наступлением эры штатовских боевиков этот список пополнили спецназовцы всех мастей, черепашки-ниндзя, простые ниндзя, крутые Уокеры и всякие иные Бонды (Джеймсы Бонды!). Вся эта братия прекрасно умела стрелять, взрывать, драться, кусаться, ловить, травить, мочить и многое другое. Эти ребята запросто отправляли на тот свет целые полки и корпуса противника голыми руками и простым чихом, да к тому же не испытывали при этом никаких финансовых затруднений…
А я? Ну кто я, спрашивается, такой по сравнению с любым из этих монстров? Или даже без сравнения. Так, нуль без палочки, обычный серый, как штаны пожарника, инертный гражданин; обычный архивный червь; обычный сотрудник обычного заштатного музея; обычный, обычный, обычный… С нерешенными материальными проблемами, аллергией к женитьбе и прочим проблемам женского пола и весьма сомнительными перспективами. А тут вдруг — трах! бах! — этот самый серый товарищ, я то есть, оказывается вовлеченным в водоворот событий, о которых раньше лишь читал, причем — посмеиваясь, ибо полагал подобные события в обыденной жизни попросту нереальными… Ты, дружок, — прорезался невесть откуда затаившийся во время последних событий внутренний глас, — почитаешь себя шибко умным, а ведь не учел таких вариантов в своем страстном монологе о притягательности Золотого Тельца. А теперь уж что поделать: нацепил бычью голову — не говори, что не Минотавр… Да я и не говорю, деваться-то и вправду некуда. Жаль только, что я ничего не умею, кроме как подсвечником размахивать, да и то лишь по наитию… А мерзавца этого, ну, которого я по башке саданул, мне нисколько не жалко, потому что эта мразь пришла для того, чтобы меня убить, как убила перед этим Игоря, и никакой Порфирий Петрович не докажет мне, что я, мол, «права не имел» и поступил, мол, плохо и что, мол, ай-яй-яй тебе, Ростислав… Потому что на любое событие существует как минимум две точки зрения — плюс и минус — а «хорошо» и «плохо» только у Маяковского четко разграничены, да и то лишь в книжке для детей дошкольного возраста. В повседневности же это не менее субъективные понятия, чем та же «правда», к примеру. Вот, скажем, для капитана Кука то, что его слопали аборигены, было, безусловно, очень и очень плохо — понятно почему, да? А для аборигенов, оного мореплавателя вовнутрь употребивших — напротив, куда как хорошо, я бы даже сказал — просто-таки замечательно, потому что они посредством бедолаги-капитана избавили себя от лютой голодной смерти, и жен своих от нее спасли, и детушек малых. Что, кстати говоря, было с их точки зрения не только хорошо, но и высоконравственно, поскольку полностью сопрягалось с их моральными ценностями… Или, обращаясь к более знакомым темам — то самое наступление большевиков весной двадцатого года. Для самих красных это было, само собой, чудесно: и белых побили, и всю Сибирь советской сделали. А для белых то же событие и по тем же причинам явилось ужасной катастрофой. А для крестьян, к примеру — то хорошо, то плохо: в двадцатом году — прекрасно (как же, Колчака расстреляли, слыхал?… Как не слыхать, слыхал! Вот ведь радость-то какая!), потом — отвратительно (продразверстка, будь она неладна, весь хлебушко подчистую выгребли), через пару лет — снова ничего себе (НЭП и прочие связанные с ней приятные вещи), а в начале тридцатых — хуже некуда, потому как половину самих крестьян отправили туда же, куда десять лет назад отправили белых во главе с адмиралом. В места без адреса…
