Ольга Репьева - Необыкновенные приключения юных кубанцев
— Может, пройдём к малышатам, там воды по пояс, — предложил, когда она, в который раз уже захлебнувшись, выбралась на берег откашливаться.
— Я, кха-кха! уже думала, — села она на разогретый солнцем песок. — Но там, кха, Тобик может кого-нибудь укусить.
— И то правда: вздумают погладить, а он чужим не даётся. — Примостился рядом. — У тебя коса расплелась, можно поухаживать?
— Нельзя. Я на тебя в обиде… Тоже мне шеф! Человек тонет, захлёбывается, а тебе хоть бы что. Думаешь, так я быстрей научусь?
— Да нет, спешить некуда…
— Тогда почему не поддерживаешь, боишься, что ли?
— Ага. А то как смажешь, так мало не будет, — привел он её фразу, сказанную в лодке на лимане.
— Припомнил!.. То было давно и неправда.
— А ежли честно, то, конешно, по другой причине. Какой? Руки часто соскальзывали с талии, а мне не хотелось, чтоб ты подумала, будто я умышленно лапаю тебя за сиськи…
Она посмотрела на него с удивлением.
— Ты этого боялся? Ну и напрасно.
— Почему — «напрасно»?
— Во-первых, я этого твоего «лапанья» даже и не заметила. Во-вторых, чем глотать воду, то лучше уж это! Тем более…
— Что — «тем более»? Договаривай.
— Тем более, что мы же с тобой не чужие! Или ты так не считаешь?
— Почему? Считаю… Но думал, что это тебя оскорбляет.
— Меня больше оскорбила твоя медвежья услуга.
— Ну, извини, ежли так.
— Извиню, когда научишь держаться на плаву! — Она поднялась и решительно вошла в воду.
Отбросив предрассудки, шеф взялся за дело по-настоящему. Ученица больше ни разу не захлебнулась, всё увереннее колошматила ногами воду, более умело работала руками и через полчаса довольно сносно овладела новой для себя водной стихией.
— Давай-давай, молодец! Умница, — подбадривал учитель, уже и не поддерживая, а лишь находясь рядом. — Скоро будешь плавать лучше самого Тобика! А теперь попробуем на спинке.
Овладеть этим «стилем» оказалось и того проще: за пяток минут она не только без его помощи держалась на поверхности, но и не позволяла сносить себя довольно ощутимым течением.
— Андрюша, глянь сюда: что это за комок висит у самой воды, — показала, проплывая «на спинке» под ветвями.
— Это? Птичье гнездо. — Пристроился рядом, помог ей ухватиться за ветку, чтоб не сносило. — Не знаю, как правильно, а мы их ткачиками называем: ткут гнёзда на самом кончике ветки, чтоб никто не смог добраться до птенчиков.
— А они ещё там?
— Птенчики? Не-е, давно вылетели.
— Хочется посмотреть, я такого ещё не видела. Оно ведь им уже не нужно?
— Конешно! Они каждый год строют новые. Плыви к берегу, я тебе его достану.
Он слегка выпрыгнул из воды, схватил ветку, отгрыз ту часть, где прикреплено гнездо. На берегу улеглись рядышком на густой тёплый спорыш и принялись рассматривать чудо птичьего искусства. Тобик, как раз перед этим искупавшийся, энергично катался по траве — то ли из озорства, то ли желая скорей обсохнуть.
— Скажи, домик себе забацали! — похвалил Андрей добротность гнезда. — Никакой ливень не страшен.
— Очень искусная работа, — согласилась она.
— А как крепко присобачено к веточке! Ты бы видела этих пичуг: меньше воробья. И такие башковитые.
— Ну, они руководствуются инстинктом. Но равных им в мастерстве наверное никого в природе не существует. Я вспомнила: их, кажется, ремезами зовут.
Тобик, улёгшийся было под боком у хозяйки, неожиданно вскочил и сердито рыкнул. Она подняла голову и встревоженно тронула Андрея за плечо: — Глянь, — прошептала, — что нужно тем двоим возле нашей одежды?
Он посмотрел туда, где накануне побросали одежду ребята, и по тому, как воровато вели себя чужаки, всё понял.
— Диверсанты… Полежи здесь, пока не позову, и придержи Тобика. Скоро всё узнаешь.
Крадучись, сполз под обрывчик, нырнул в ерик, а спустя некоторое время оказался на берегу уже за чужаками. Те заметили, но слишком поздно; кинулись наутёк, однако тот, что повыше — им оказался Лёха Гапон — был им перехвачен, повален, и завязалась борьба. Будучи сильнее, Лёха вывернулся, сел на Андрея верхом; тот исхитрился схватить противника за мизинцы обеих рук, что не позволяло последнему ни ударить, ни удрать, пока не подоспели остальные (они загорали на противоположном берегу и были Андреем оповещены) Подоспевший первым, Ванько сгреб Гапона за брючной ремень, приподнял и поволок к одежде. Когда, по знаку Андрея, Марта отпустила Тобика и прибежала сама, то увидела такую картину: диверсант — она узнала его сразу — зубами разгрызал узел, завязанный на рукаве мишиной рубашки; Андрей держал за ошейник пса, ощетинившегося и злобно рычащего, словно тоже видел в Лёхе лютого врага. Как только «диверсант» пытался развязывать «сухарь» без помощи зубов, его одёргивали:
— Без рук! Иначе отпущу волкодава…
Тот брезгливо крутил носом, сплёвывал, но ослушаться боялся.
— Полегче клыком орудуй! — требовал Миша. — Продырявишь — свою отдашь, понял?
— А чё это ты раз-пораз сплёвываешь? — ехидно подкусывал Борис. — Примочка солёная или чересчур вонючая?
— Чё, обписал и сам не рад теперь?
— Это, наверно, Гундосый ему удружил: у него, говорят, моча дохлятиной воняет.
Не отвечая на издевки, Лёха наконец-таки с узлом справился.
— Миш, проверь: что-то рукав подозрительный, — посоветовал Борис. Тот встряхнул — из него вывалилась помятая, мёртвая уже лягушка.
— Ну и ну, воще! Хотели мне козу заделать, а вышло — себе же, — не без злорадства заметил хозяин рубашки. — Но покарать всё одно надо.
— Обизательно! Загнуть салазки и надавать по ушам, — предложил Борис, — Других предложений не будет? — спросил Ванько, прочтя что-то на лице Марты.
— Можно мне сказать? — попросила она слова. — Применять силу, когда нас много, а он один… по-моему, нечестно. Если уж и наказывать, то как-то по-другому.
— Тогда, — вышел с вариантом Борис, — ихним же салом да по его же мусалам.
— Точно! — подхватил идею Миша. — Завязать на его рубахе сухаря с той же начинкой.
— Тебе, Лёха, что больше по душе — салазки илу сухарь? — предложил на выбор Ванько.
— Хай будэ сухаря… Тилькэ биз жабы и прымочкы. Я и вам так хотив, та Гаврыло пидбыв, — попытался подсудимый переложить вину на дружка. — А може так отпустэтэ, га?
— Хитрый какой, воще!
— Может и правда простим на первый раз? — предложил Ванько, не жадный на расправу. — Они нам давно уже не вредят, целый год в мире живём.
— Ещё вобразит, что мы стали бояться, когда батько старостой заделался, — не соглашался Миша.
— И то верно, — подтвердил Борис. — Скидавай рубаху.
