Евгений Войскунский - Искатель. 1975. Выпуск №2
Семену подумалось, будто ему трудно поднять лицо вверх. Но оказалось — легко. А звезд не было. Он встревожился. Однако сообразил: наверное, небо затянуто тучами или туманом.
Инспектор удивился лености своих мыслей. Обычная координированность их нарушилась. Каждая как бы существовала сама по себе. Всплывала на поверхность сознания, держалась некоторое время в поле внимания и исчезала в глубине, и инспектор был не в силах задержать ее, сосредоточиться.
Сначала он приписал свое состояние дикой необычности условий, в которых оказался. Однако, вспомнив об ударе в лопатку, о выстреле, Семен пошевелил мышцами спины, но не ощутил сильной боли. Место ранения онемело, словно десна после укола перед экстракцией зуба.
«Анестезия? — спросил себя инспектор. — Откуда? Почему? Стреляли с довольно близкого расстояния. Может быть, наугад? Пуля, вероятно, задела сук, ветку, потеряла убойную силу и ударила меня как бы на взлете?»
Семен Васильевич остался доволен тем, что ему удалось построить довольно длинную цепь логических рассуждений. Он попробовал проследить за собой дальше: «Но при чем тут анестезия? — Мысль зашла в тупик. Стало досадно, что он не в силах придумать какого-либо приемлемого объяснения. — Это ли важно? — спросил он себя. — Нет. Конечно, нет! Главное в другом. Если тебе посчастливилось выжить, иди той же дорогой. И будь рад, что можешь идти и можешь сражаться. Дисанги прав, жизнь нужна прежде всего для дела. Вот и у тебя, Семен, есть возможность доказать это. Рана раной, и о ней потом. Ты жив, пистолет при тебе… Значит, тебя не обезоружили, не ограбили? А карабин?»
Инспектор спустился в неглубокую, очевидно, вырытую на скорую руку яму и, покопавшись в песке и гальке, нащупал карабин. Потом фуражку.
«Очень важно, что тебя старались убить, а не завладеть оружием, — подумал инспектор. — А бинокль?» Бинокль он тоже нашел в яме.
Мысли прояснялись с каждой минутой, и сознание этого воспринималось Семеном как удивительная радость. Став на ноги, инспектор снова отметил про себя, что двигаться он сможет свободно.
И тогда старший лейтенант решил: основное, что ему необходимо сделать прежде всего, — вернуться к балагану Комолова.
«Так вот и явиться? — остановил себя Шухов. — Или оставаться до поры до времени призраком? Что мне нужно узнать? Обстоятельства своего ранения? Да. Причину, почему в меня стреляли? И это. Но не только. Надо разобраться в сути дела. Смогу ли? Обстоятельства во многом от меня не зависят. Однако пока еще тот или те, которые решили меня убить, чувствуют себя в безопасности. Спокойны они или нет — другое. Но в относительной безопасности они не сомневаются. Выходит, знали, следили за мной, заметили — один и подловили. Прав был Дисанги.
Но в чем моя ошибка? В том, что пошел один? Пошел я все-таки не один. Я не знал, что Дисанги так сразу сдаст после неудачной охоты. Возвращаться за кем бы то ни было — поздно. Преступник улизнул бы…
Хватит рассуждать. Надо пойти… Попробовать разобраться в происшедшем. Воскреснуть я могу в любую минуту. И это мой козырь».
Стараясь не шуметь, инспектор на всякий случай засыпал и заровнял яму, насколько ему удалось в темноте, и пошел к балагану Комолова. Сориентироваться было нетрудно по течению ручья. В удобной охотничьей обуви он двигался бесшумно, подобно бесплотной тени.
Еще поднимаясь из распадка, Семен увидел поодаль свет костра и постарался припомнить окружающий рельеф, чтоб подойти как можно ближе и не выдать себя. Он обогнул долинку, в которой находился балаган, и зашел со стороны кустов чертова перца, густых, почти непролазных. Обойти их стоило большого труда. Пришлось следовать за всеми капризными извивами растений, росших в виде размашистых полумесяцев, и не заблудиться в их лабиринте.
Он не мог знать, что поступает так же, как и Гришуня, о существовании которого инспектор и не слышал.
Устроившись у прогала в листве, метрах в пятнадцати от костра, Семен Васильевич увидел у огня двоих.
Взволнованный, в шапке, сдвинутой на затылок, Антон Комолов говорил, прижав руки к груди:
— Ты не представляешь… Ты представить себе не можешь, как я тебя понимаю! Гришуня, Григорий Прохорыч, не убийца вы! Не хотели вы убить инспектора. Я же понимаю. Вы не представляете, как я вас понимаю.
— Чего тут… — отмахнулся Гришуня, потупив голову. — Понимай не понимай — стрелял-то я. Спасибо за дружбу.
— Нет, так нельзя. Это не по справедливости.
Комолов покачивался из стороны в сторону от сильного волнения и какого-то душевного восторга, понять который инспектор пока не мог.
— Чего тут. Справедливость… Кто станет разбираться в какой-то справедливости? Убит человек, старший лейтенант милиции. Это пойми, Антоша! Да и кто тебе поверит?
— Мне-то и поверят! Молод, струхнул в сумерках, когда шум позади услышал. Поверят, обязательно поверят! Ты не сомневайся! Услышал шум — кинул пулю.
— А ты шум-то слышал?
— Шум?
— То-то и оно. Не слышал. Какой там шум был? Не было шума. Ветки заиграли, и будто медведь полез.
— Я так и скажу. Мне поверят.
— Надо же, — вроде бы не слушая Комолова, продолжал Гришуня. — Надо же так обмишулиться. И вся жизнь насмарку, все дела и вообще… мечты. А как много хотелось сделать!
«Кто ж это Гришуня, Григорий Прохорович? — спросил себя инспектор. — Не знаю, не видел, не встречал такого… Откуда он? И что такое «важное» делает?»
— Теперь крышка! Поставят к стенке, — продолжал Гришуня. — Кто поверит опытному человеку, что так обмишулился? К стенке. Дадут вышку и…
— Не согласен? Не согласен со мной? — вскочил Антон.
— С чем? Ерунда…
— Не согласен? — крикнул в запальчивости Комолов и сжал кулаки, словно собирался кинуться на Гришуню. — Так я сам пойду и заявлю, что стрелял я! А ты… ты нарочно взял все на себя, жалея мою молодую жизнь!
— И я не старик.
— Тем более мне поверят! Мне-то, как ты говоришь, колония. Несовершеннолетний. А тебе расстрел.
— А где доказательства? Где они, Антоша?
— Доказательства? Стрелял ты из моего карабина. По ошибке схватил. Перепутал. А я скажу — нет! Я стрелял из своего карабина, который мне выдавать не положено. Подтирочка в документах сельсовета. С такими доказательствами мне и согласие твое не нужно. Пойду и заявлю! И не видел я тебя, и не знаю совсем. Совсем не знаю! Кто ты?
— Вот на этом-то тебя и поймают, Антоша, — казалось бы, ласково проговорил Гришуня, но взгляд, брошенный им на Комолова, был прощупывающим и холодным.
«Хорошо ведет игру Гришуня, — отметил Семен Васильевич, — не жмет, а незаметно давит. Не кнутом гонит в капкан, веточкой… Вот оно как!»
