Оливер Боуден - Покинутый
Реджинальд фыркнул.
— Интересно, а ты чего ждал?
— Я сказал, чего. Того, что задача была — вернуть матери сына; того, что дешифровальщица согласилась работать с дневником Ведомира, если мы вызволим ее сына от мятежников.
— Я не обманывал тебя, Хэйтем. Так все и есть, Моника начала расшифровку дневника после того, как ее сын оказался рядом с ней.
— Только не так, как я себе представлял.
— Если пряник не помогает, в ход идет кнут, — сказал Реджинальд, и взгляд его стал холоден. — Сожалею, если у тебя сложилось впечатление, что пряника здесь должно быть больше, чем кнута.
— Давай глянем на нее, — предложил я, и Реджинальд коротко кивнул.
Он открыл дверь, за которой виднелся марш лестницы, ведущей вниз. Свет играл на стенах.
— Что касается дневника, мы почти у цели, Хэйтем, — говорил Реджинальд, пока мы спускались. — Мы продвинулись настолько, что узнали о существовании амулета. Каким-то образом он связан с хранилищем. Если мы сможем заполучить амулет.
Внизу у лестницы на древках крепились железные фонари, освещавшие путь к двери, у которой стоял охранник. Он открыл дверь, посторонился и пустил нас внутрь. Подвальное помещение было точь-в-точь таким, каким я его помнил, и освещалось мерцающими факелами. В одном конце был стол, привинченный к полу, а к столу был прикован Лусио, рядом с которым сидела его мать, и вид у нее был нелепый. Она сидела в кресле, которое, вероятно, принесли в подвал нарочно для этого. Она была в длинной юбке и наглухо застегнутой верхней одежде и выглядела бы так, будто собралась в церковь, если бы не железные наручники у нее на запястьях и на подлокотниках кресла, и тем более «уздечка сплетницы»[7] на голове.
Лусио оглянулся в своем кресле, увидел меня, глаза его вспыхнули ненавистью, и он снова уткнулся в работу.
Я остановился посреди комнаты, на полпути от двери к дешифровальщикам.
— Реджинальд, как это понимать? — я указал на мать Лусио, злобно глядевшую на меня из-под уздечки.
— Уздечка — это на время, Хэйтем. Нынче утром Моника несколько шумновато осуждала нашу тактику. Поэтому мы перевели их на денек сюда. — И повысив голос, он обратился к матери с сыном: — Я уверен, что они вернутся на свое обычное место завтра, когда их манеры исправятся.
— Это несправедливо, Реджинальд.
— Их обычное место гораздо более приятное, Хэйтем, — раздраженно заверил меня Реджинальд.
— Хотя бы и так, но ведь нельзя же обращаться с ними подобным образом.
— Нельзя было в Шварцвальде пугать до полусмерти несчастного ребенка, тыча ему клинком в горло, — отрезал Реджинальд.
Я вхолостую задвигал челюстью, пытаясь что-то сказать, и не нашел слов.
— Это. Это было.
— Совсем другое? Потому что тогда ты искал убийц своего отца? Хэйтем.
Он взял меня за локоть, вывел в коридор, и мы стали подниматься наверх.
— Но ведь этот случай даже важнее, чем тот. Может быть, ты так не думаешь, но это так. Это касается будущего всего Ордена.
Я не знал, что важнее. Я не знал, что важнее, и поэтому промолчал.
— А что потом, когда расшифровка закончится? — спросил я, когда мы поднялись в холл.
Он посмотрел на меня.
— Только не это, — сказал я, потому что понял его взгляд. — Никто не должен пострадать.
— Хэйтем, я не очень-то нуждаюсь в твоих указаниях.
— Тогда не считай, что это указание, — прошипел я. — Считай, что это угроза.
Можешь держать их здесь, пока не закончат работу, если необходимо, но если с ними хоть что-то случится — ты ответишь мне за это.
Его взгляд был тяжелым и долгим. Я чувствовал, как у меня колотится сердце, и молил бога, чтобы это не было заметно. Противился ли я ему когда-нибудь так, как сейчас? С такой силой. Вряд ли.
— Хорошо, — сказал он после молчанья, — с ними ничего не случится.
Обедали мы молча, и на ночь меня оставили неохотно. Утром я уеду; Реджинальд обещает держать меня в курсе того, как продвигается расшифровка. Теплота из наших отношений, конечно, ушла. Он во мне видит неподчинение; я в нем вижу вранье.
18 апреля 1754 года
Сегодня вечером, несколько часов назад, я пришел в Royal Opera House[8] и сел в кресло рядом с Реджинальдом, который с явным удовольствием слушал «Оперу нищего». Да, в последнюю нашу встречу я ему угрожал, и я не забыл этого, но, казалось, что он забыл. Забыл или простил, как угодно. Во всяком случае, он вел себя так, словно никакого конфликта не было, грифельная доска вытерта начисто: то ли спектакль на него так действовал, то ли реальная возможность заполучить амулет.
Амулет был здесь, в театре, на шее ассасина, которого в своем дневнике назвал Ведомир, а потом выследили агенты тамплиеров.
Ассасин. Моя очередная цель. Я взял театральный бинокль, глянул в другой конец зала, где сидел этот человек, и испытал горькую иронию.
Моей целью был Мико.
Реджинальд остался слушать оперу, а я прошел коридорами оперного театра, позади рядов кресел с оперными завсегдатаями, и выбрался к ярусам. Я тихо вошел в ложу, где сидел Мико, и слегка тронул его за плечо.
Я был готов к любой его выходке, и он и вправду напрягся, и дышать стал прерывисто, но тем не менее, он даже не шевельнулся, чтобы защитить себя. Казалось, он почти ждал, чтобы я дотянулся и снял у него с шеи амулет — и он испытал что-то вроде. облегчения? Как будто он благодарен, что теперь на нем нет ответственности, и рад, что ему больше не надо быть хранителем.
— Вы могли бы просто прийти ко мне, — вздохнул он. — Мы бы нашли другой способ.
— Да. Но тогда вы бы знали, — ответил я.
Щелкнул взведенный мною спрятанный клинок, и я почувствовал, что он усмехнулся, потому что он понял — это тот самый клинок, что я отобрал у него на Корсике.
— Не знаю, важно ли это, но. мне очень жаль, — сказал я.
— Мне тоже, — сказал он, и я убил его.
2Через час-другой я был на собрании в доме на Флит-энд-Брайд и вместе с другими собравшимися стоял возле стола; все мы внимательно смотрели на Реджинальда и на книгу, лежавшую перед ним. Она была раскрыта, и на ее странице я видел знак ассасинов.
— Джентльмены, — сказал Реджинальд. Глаза у него блестели, точно он собирался расплакаться. — У меня в руке ключ. И если верить этой книге, он должен открыть двери в хранилище Тех, Кто Пришел Раньше.
Я не сдержался.
— А, это наших милых друзей, которые правили, потом зачахли и исчезли из этого мира, — сказал я. — А вам известно, что там внутри?
Если Реджинальд и заметил мой сарказм, то вида он не подал. Он просто потянулся к амулету, взял его в руку и насладился тишиной собрания, потому что амулет в руке начал светиться. Даже я вынужден признаться, что это было впечатляюще, и Реджинальд произнес, глядя на меня:
