Марк Гроссман - Камень-обманка
Зашли в тюрьму. Быстро оформили бумаги и отпустили дружину.
В семь часов утра Чудновский явился к Ширямову. Сев рядом с председателем ВРК, он протянул ему лист с приговором.
На его обороте темнела запись чернилами, сделанная рукой Бурсака:
«Постановление Военно-Революционного Комитета от 6 февраля 1920 года за № 27 приведено в исполнение 7 февраля 1920 года, в 5 часов утра, в присутствии председателя Чрезвычайной следственной комиссии, коменданта города Иркутска и коменданта иркутской губернской тюрьмы, что и свидетельствуется подписавшимися.
Председатель Чрезвычайной следственной комиссии С. Ч у д н о в с к и й. Комендант города Иркутска И. Б у р с а к».Пытаясь расцепить слипающиеся веки, Чудновский спросил:
— Я могу идти, Илья?
— Иди, — кивнул председатель ревкома. — Однако постой. Только что я говорил с пленным офицером. Он сообщил: каппелевцы сошли с Московского тракта, пересекли железную дорогу и бегут к Байкалу. Мы, кажется, выиграли без крови этот бой, Самуил Гдальевич!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
НИКТО НЕ ПРОСИЛ ПОЩАДЫ
ГЛАВА 4-я
БЕШЕНАЯ СОБАКА УНГЕРН
Совершенно невозможно было понять, почему Унгерн, этот человек, ненавидимый своими, вероятно, не меньше, чем врагами, остановил выбор на нем, Россохатском. Полусумасшедший фанатик, садист без жалости и размышлений, Унгерн, кажется, во всем мире был назван «черным бароном», и его зловещая тень легла на тысячи людей, обманутых и погубленных им.
В конце сентября двадцатого года Россохатский, уже неделю командовавший казачьей сотней второго полка, прискакал в штаб дивизии с пакетом от полковника Хоботова. Части Азиатской конной дивизии барона были на марше: уйдя из Даурии и пробившись через русскую границу, они теперь шли в аймак Цецен-Хан, восточнее Урги[14].
Передав донесение адъютанту Унгерна Еремееву, Андрей собрался в обратный путь. Но тут его окликнул адъютант и велел идти к генералу.
Барон писал какую-то бумагу и не обратил внимания ни на приход сотника, ни на его рапорт.
Андрей, вытянувшись перед командующим, с любопытством и некоторой опаской разглядывал человека лет тридцати пяти, сидевшего за небольшим походным столом. В палатке было сумрачно, но при мерцании свечи Россохатский сносно рассмотрел фигуру и лицо барона.
Невысокий, плоский, с прямыми плечами, на которых еле заметно вздрагивали потертые погоны, генерал быстро писал, разбрызгивая чернила, и тонкая его шея покраснела от напряжения. Небольшая голова с крупным бугристым лбом была почти неподвижна, иногда лишь падали на лоб желтые растрепанные волосы и нервически вздрагивали мускулы на медном беспокойном лице. Он беспрерывно курил трубку, то и дело сплевывая слюну на замусоренный земляной пол.
Наконец погладил свободной рукой рыжеватые, опущенные по углам рта усы и поднял голову. В Андрея впились синевато-серые сверлящие глаза под выгоревшими густыми бровями.
— Кто? — спросил Унгерн.
Россохатский доложил о себе вторично.
— Сотник второго полка Россохатский, — повторил его слова генерал и ногтями поскреб щетину на широких скулах. — Бывал в Урге? Нет. Поедешь. Читай.
Он передал Россохатскому лист бумаги, исписанный крупным остроконечным почерком, и вышел из палатки.
Это было письмо Унгерна богдо-гэгэну[15]. Прибалтийский немец и русский монархист писал владыке Монголии:
«Я, барон Унгерн, родственник русского царя, ставлю цель, исходя из традиционной дружбы России и Монголии, оказать помощь богдо-хану для освобождения Монголии от китайского ига и восстановления прежней власти. Прошу согласия на вступление моих войск в Ургу…»
«Врет, что родственник царя, — подумал Андрей. — Этот за словом в карман не полезет».
Еще не дочитав письма, Россохатский услышал за спиной быстрые шаги и, обернувшись, увидел генерала.
— Ну? — спросил Унгерн. — Однако не твоего ума… Прочти…
Покусывая желтыми от никотина зубами мундштук кривой казачьей трубки, он сунул Андрею листок с машинописным текстом и презрительно скривился. Взглянув на бумажку, Россохатский догадался: русский перевод декрета, обнародованного генералом Сюй Шу-чженом двадцать второго ноября девятнадцатого года. Декрет сообщал о ликвидации монгольской автономии и переходе всей власти к Китаю.
— Да не гляди все, а где отмечено!
Андрей пробежал глазами слова, отчеркнутые толстым синим карандашом. Расправляясь с самостоятельностью страны, правители «Серединной империи» даровали жене богдо-гэгэна Эхе-Дагини звание «драгоценной мудрой княгини чистого разума и ясной мысли».
— Каково? — усмехнулся Унгерн. — У болванов отнимают страну и взамен суют глупые звания. А они глотают жвачку и не давятся. Ну, я лучше китайцев знаю Монголию и богдо-хана. Езжай в Ургу. Отвезешь конверт.
Генерал исподлобья взглянул на сотника, пожевал тубами, пробормотал:
— Перед отъездом явись ко мне. Возьмешь еще письмо. Ступай.
На следующее утро Россохатский выехал в Ургу. Он достаточно хорошо понимал обстановку и трудности поездки. Монарх Монголии, которому надлежало вручить пакет Унгерна, был арестован китайцами и томился, вместе с женой, в Зеленом дворце, вблизи столицы. Проникнуть к нему было почти невозможно, и генерал снабдил сотника письмом к приближенному властелина Лубсан-Цэвэну. Еще десять лет назад, охраняя русскую дипломатическую миссию в Урге, барон близко сошелся с влиятельным князем. Лубсан-Цэвэн, как надеялся генерал, проведет Россохатского потайным ходом в Зеленый дворец.
Унгерн также приказал Россохатскому и кавалеристам, которые будут сопровождать сотника, переодеться в монгольскую одежду. Всем были выданы поддельные документы, офицеру, кроме того, — подарки для князя и, на всякий случай, кошель с тугриками.
Лубсан-Цэвэна Россохатский должен был найти в одном из ближайших к столице хошунов[16].
На пакете Унгерна была пометка «Аллюр три креста», но Россохатский совсем не стремился скакать в столицу сломя голову.
…В центре Азии бушевали политические и военные бури. Генералы Китая, ловя друг друга за горло, тем не менее сходились в одном: надо в этой смуте прибрать Мэн-гу к рукам и уберечь ее от влияния большевизма. Однако на Монголию зарились крупные акулы — Япония, Америка, русский царь, — и китайские генералы, не очень-то полагаясь на собственные силы, входили в тайные сговоры с противными сторонами. Одни полагали, что страну надо впрячь в японский хомут, другие утверждали, что следует использовать оглобли Америки или Англии.
