Николай Томан - Разведчики
— В приказе по войскам нашего фронта бронепоезд «Александр Невский», на котором ваш Сергей машинистом, награжден орденом Красного Знамени за успешное участие в прорыве обороны противника.
Что происходит в тишине
Командарм анализирует обстановку
Шел дождь, обычный в Прибалтике: мелкий, надоедливый. Лобовое стекло машины покрылось мельчайшим бисером брызг. Беспрерывно двигавшиеся по стеклу щетки уже не в состоянии были сделать его прозрачным. Командарм поднял воротник кожаного пальто и надвинул на глаза генеральскую фуражку. Казалось, он погрузился в дремоту и забыл о генерале Погодине, которого специально взял в свою машину. Погодин догадывался, что предстоит серьезный, скорее всего неприятный, разговор, и терпеливо ждал.
Командарм, пожилой, полный, даже, пожалуй, несколько тучный человек, всегда удивительно бодрый и не по годам подвижной, всей своей крупной, ссутулившейся теперь фигурой выражал крайнюю степень усталости.
Погодин знал до мельчайших подробностей распорядок его дня. У командарма совершенно не оставалось времени на отдых. «Наверно, лишь в эти часы переездов из одной дивизии в другую, с одного фланга армии на другой он ухитряется отдыхать», — подумал Погодин.
Однако едва мелькнула эта мысль, как командарм, не поворачиваясь к Погодину, сказал густым, низким голосом:
— Думаешь, наверно, что заснул старик? Нет, я не сплю… Неважный выдался денек сегодня. Что ты на это скажешь?
И опять последовала пауза, длинная, томительная. Погодин знал характер командарма и не спешил с ответом.
Машина, подпрыгивая на стыках, катилась лесной просекой по узкой колее дощатого настила. По бокам мелькали мощные стволы сосен. Впереди двигалась автоколонна с реактивными снарядами. Сзади наседали три тяжело нагруженных «ЗИС». Машина генерала была зажата между ними и не имела возможности выскочить вперед даже на разъездах.
Командарм, всегда требовавший от своего шофера непременного обгона попутных автомашин, сегодня, казалось, даже не замечал, что его машина не может развить скорость.
— Так вот, — после долгого молчания сказал наконец командарм, — любопытно мне, генерал, твое мнение о причине неуспеха нашей сегодняшней операции.
Погодин по-прежнему молчал. Он знал, что командарм не собирается выслушивать его мнение, прежде чем выскажет свое. Погодин давно привык к такой манере командарма развивать свою мысль.
— Не кажется ли тебе странной быстрота, с которой противник успевает подтягивать свои резервы в направлении нашего главного удара? — снова спросил командарм.
Замолчав, будто ожидая ответа, он принялся старательно протирать потное ветровое стекло. Потом решительно повернулся к Погодину и продолжал, понизив голос, чтобы шофер не смог разобрать его слов:
— А теперь я требую, чтобы ты меня внимательно слушал. Если искать объяснение нашему сегодняшнему неуспеху, его нетрудно найти. Мы начали стремительную атаку, но не смогли выдержать ее темпа. В результате наметившийся у нас прорыв тактической глубины обороны противника так и не получил развития.
Машина дрогнула и остановилась, но командарм даже не обратил на это внимания. Он продолжал свою мысль:
— Тут, конечно, возникает вопрос: почему? А потому, что противник успел подтянуть имевшиеся у него большие резервы. Вот тебе и объяснение. Оно формально вполне приличное и достаточно убедительное. Однако если мы посмотрим глубже, генерал, если постараемся не только оправдаться перед начальством, но и самим себе объяснить создавшееся положение, то дело примет несколько иной оборот. Так ведь?
— Так, — отозвался Погодин, глядя через плечо шофера, как впереди трогаются с места застрявшие было машины.
— Дело примет иной оборот, — задумчиво повторил командарм. — Окажется, например, что противник чересчур уж ретиво ринулся на парирование нашего удара.
Скажу более — он ринулся с такой поспешностью, будто заранее знал об этом ударе. И знаешь, что во всем этом самое удивительное?
Командарм опять повернулся в сторону Погодина. Прищурившись, испытующе посмотрел ему в глаза и добавил, снова понизив голос:
— Самое удивительное заключается в том, что заслон противника был рассчитан на парирование удара по меньшей мере трех корпусов, тогда как мы действовали всего лишь одним корпусом. Странно это, генерал?
— Странно, — согласился Погодин.
— А почему странно? Потому, что мы первоначально в самом деле намеревались действовать тремя корпусами и лишь в самый последний момент изменили решение. Не кажется ли тебе, что противник каким-то образом узнал о наших первоначальных планах?
— Да, кажется.
Щитовая колея дороги кончилась, начался жердевой настил. Машина сразу вдруг запрыгала, затряслась мелкой дрожью. Разговаривать стало трудно, но командарм продолжал:
— И это не может не казаться подозрительным, ибо все крупные действия на фронте подчинены строгой закономерности. Как бы ни хитрил противник, что бы ни предпринимал в масштабе армии, я всегда найду этому объяснение. Мелкая часть, до батальона включительно, может менять дислокацию, перегруппировываться, наступать, отступать или обороняться — этому не сразу найдешь причину. Тут может быть много случайного. Но когда шевелятся дивизии, когда противник перемещает корпуса, я всегда догадываюсь о причинах, которые вызвали подобные действия.
Машина подошла к штабу гвардейской дивизии и остановилась. Пока начальник штаба, предупрежденный дежурным, шел встречать командарма, тот закончил свой разговор с Погодиным.
— Короче говоря, генерал, — сказал он, — я подозреваю, что на сей раз противник располагал точной информацией о наших намерениях. Твоя задача — выяснить источник этой информации. Чем скорее ты это сделаешь, тем лучше.
В маленьком домике
Капитан Астахов подошел к окну. По узкой, протоптанной через запущенные огороды тропинке шла Наташа Кедрова. Она пересекла уже небольшую полянку перед окнами дома, из которого наблюдал за ней капитан, и остановилась возле доски, где вывешивались свежие сводки Совинформбюро.
— Похоже, капитан, что вы неравнодушны к Кедровой, — усмехнулся сидевший за столом майор Гришин, начальник Астахова.
— Неужели похоже? — удивился Астахов.
— Да, очень.
— Она и в самом деле меня интересует. В ней есть что-то такое… и в характере и во внешности. Обратили вы внимание на ее лицо? Я не художник, но мне кажется, что в нем есть удивительная четкость и законченность линий.
