Катти Карпо - Окаянная душа
— У меня дежавю, — сообщила Эни, жадно разглядывая последствия драки.
У Курта дежавю не было, зато душой завладело смятение. Взирая на поверженных Джеймса и Хольстена, он испытывал злобное удовлетворение, восприняв это как своеобразную месть за унижения Бена и за себя самого. С другой стороны, как президент Ученического Совета, в компетенцию которого входило поддерживать маломальский порядок в рядах учеников, он должен был пресечь эти разборки на корню. В конце концов, он решил, раз уж допустил подобное, то хотя бы сделает вид, что не поощряет проделки этого мальчишки.
— Расступитесь, — приказал Курт, решительно проталкиваясь к открытому пространству в центре круга. Эни следовала за ним по пятам.
Заметив Курта, Ри отвесил ему фамильярный поклон и сообщил:
— Барон, тут надо срочно вывезти мусор.
Неожиданно между ребятами и Ри вырос разъяренный Джеймс. Курт напряженно замер. Когда это Моретти успел прийти в себя? Хотя чему удивляться: в отличие от Хольстена, он еще легко отделался.
— Ты посмел задеть мое прекрасное лицо, крысеныш! — зарычал Джеймс, приближаясь к Ри. С каждым шагом он словно становился все больше и больше. — Ты труп!!!
Джеймс рванул с места. Ри дожидаться не стал, а ловко проскользнул сквозь толпу. При приближении Джеймса ученики с воплями брызнули в разные стороны, стараясь не попасть тому под горячую руку.
— У меня снова дежавю, — просипела Эни. Когда Джеймс бросился за Ри, она снова начала визжать и слегка перестаралась.
— А у меня чувство, что скоро понадобятся мешки для трупа, — бросил Курт, с предельной скоростью устремляясь за Джеймсом. Уже второй день подряд обстоятельства заставляли его совершать невероятные пробежки.
Ри влетел в кабинет, где у их класса должен был проходить первый урок. Джеймс не отставал. Все встречающиеся на пути учащиеся в страхе шарахались от него к стенам. Курт влетел в помещение последним и сразу начал анализировать ситуацию. Ри успел вспрыгнуть на парту и теперь перемещался вдоль стены, перепрыгивая с одной на другую. Джеймса, похоже, слегка занесло, потому что он находился в другом конце кабинета и пытался выкопаться из груды географических карт, которые просыпались на него с верхних полок, когда он на полном ходу, не успев притормозить, врезался в шкаф.
«Что я должен делать?» — Курт лихорадочно разрабатывал план дальнейших действий. Как ни прискорбно, не существовало инструкции, объясняющей, как нужно поступить с разъяренным мускулистым капитаном футбольной команды и юнцом, напрочь лишенным инстинкта самосохранения.
Времени не оставалось — Джеймс почти выбрался из груды карт, поэтому Курт решил сосредоточиться на втором объекте. Он побежал вдоль ряда, не отрывая взгляда от спины скачущего по партам Ри. В какой-то момент мальчишка замедлился и присел, на ходу разворачиваясь, — наверное, чтобы оценить обстановку. Курт тут же решил этим воспользоваться. Расстояние было минимальным и мальчишка, присев, как раз оказался на его уровне, поэтому юноша потянулся схватить Ри за шкирку, чтобы стащить с парты или хотя бы как-нибудь замедлить. Ему требовалось остановить мальчишку, чтобы потом подумать о следующих действиях, поскольку бежать и одновременно что-то соображать у Курта получалось с трудом.
С координацией, судя по всему, у президента Ученического Совета тоже была беда, потому что вместо искомого рука Курта вцепилась в козырек шапки-гавроша мальчишки. Ри, не ожидавший, что перед ним вдруг нарисуется лишний противник, дернулся всем телом назад, одновременно вставая на ноги. Курт, испуганно ойкнув, отшатнулся в противоположном направлении, налетев спиной на парты соседнего ряда. Козырек шапки Ри он отпустил, но головной убор, сбив капюшон с головы, успел слететь к самым ногам Курта. Юноша ошарашено уставился на шапку.
Внезапно сверху донесся голос, в котором полностью отсутствовала хрипотца:
— Какого дьявола ты влез, Барон?
Курт оторвал взгляд от шапки и медленно поднял голову. Секунды три разум не хотел анализировать полученную зрительную информацию, а потом челюсть Курта непроизвольно поползла вниз.
Глава 3 СОЗЕРЦАНИЕ СОЗИДАНИЯ РАЗРУШЕНИЙ
Стук сердца — слышишь ты его?
Один правдивый звук и больше ничего.
Стук сердца — помнишь ты его?
Лишь искренность одна и больше ничего.
Стук сердца — так красив удар,
Но этот звук, как мой кошмар,
Ведь сердце чести — не мое,
Трепещет сердце, но оно твое…
Повсюду бьются лживые до мерзости сердца,
Биения мои же достигли своего конца,
Хотя с такой судьбой не избежать мне кары,
Неистово я буду биться за сердца твоего удары…
Небесный цвет особенно красив, когда контрастирует с чистотой света, источаемого солнцем. Он словно проникает в глубину основного цвета, сменяя оттенки от тяжелого темно-синего до льдисто голубого, постепенно становясь абсолютно белым, будто пушистое снежное одеяло, взметнувшееся в небеса. С другой стороны цвет зелени — светлеющий, будто смотришь на него сквозь каплю росы, сочный в своей свежести, но одновременно мерно переходящий в темный оттенок, выражающийся в черных всполохах на травинках, словно крадущаяся тень в лени своей накрыла лишь отдельные кусочки зеленого пространства.
Такая картина развернулась перед Куртом. Он видел перед собой два светящихся огня. Да, они и раньше представали перед его взором — разноцветные глаза. Левый являл собой воплощение сочной зелени, а правый — небес. Но раньше эти глаза были скрыты в тени и, сияя в искусственной тьме, казались глазами затаившегося хищника. Сейчас же тень пропала. Не было ни капюшона, ни козырька странноватой шапки, но все равно они горели, в первую очередь притягивая взор. Даже на свету хищник остается хищником.
Курт сглотнул. Мозг по-прежнему не хотел воспринимать образ в целостности, особенно после того, как юноше удалось оторваться от созерцания глаз Эштель. С отстраненным видом он заприметил тонкие черты, впалые щеки и бледность лица. Хотя даже не бледность. На ум юноши тут же пришло определение «снежность», но и оно оказалось неточным, так как цвет ветровки все же выигрывал в этом противостоянии оттенков.
Капюшон был откинут, обнажая невероятно тонкую шею, соединенную с лицом настолько изящной линией, что даже Курт, хотя и лишенный того восхищенного восприятия и воображения, присущих художникам, но любивший искусство само по себе, едва удержался, чтобы не пробормотать: «идеально, идеально, совершенство!».
