Борис Солоневич - Рука адмирала
Нежность маленького друга как то успокоила Митьку. Он погладил свою собачку, вытер слезы и вздохнул. На минуту в его памяти всплыла картинка, как в Одессе он нашел маленького щеночка в помойной яме, куда он сунулся за отбросами. Этот жалобно пищащий комочек тоже показался ему товарищем по несчастью, и он запихнул, его за пазуху не без задней мысли съесть его в трудную минуту. Но потом Митьке «пофартило»[39], голодная полоса в жизни как то прошла, Шарик оказался умной, славной собаченкой и сделался верным товарищем во всех радостях и невзгодах… Даже с таким маленьким другом легче на свете. Все таки он не совсем один в жизни! Потом он вспомнил, что едет в Москву, к своему другу-футболисту, белокурому, высокому, сильному, с открытым веселым лицом… И снова какая то вера, какие то теплые струйки стали пробираться в его измученное сердце…
В этот момент в спину мальчика ударилось что то твердое.
— Вот напхали вещей, дьяволы, сердито раздалось сверху. Чемодана поставить некуда!..
Чье то лицо нагнулось под лавку, и острые глаза заметили скорчившуюся фигуру Митьки.
— Эге… Вот оно кто там себе место занял?.. Эй, милок, вылезай ка оттуда, а то ГПУ позову… Этак, товарищи, у нас от вещей ничего не останется…
— Вора поймал? Да ну?.
Несколько мешков и чемоданов было отодвинуто в сторону, и под скамейку заглядывало уже несколько лиц.
— ГПУ вызвать надоть. А то все сворует…
— А ну вылезай!
— «Вылезай»? проговорил сквозь зубы Митька, шаря в своем мешке. Как бы не так!
Он прополз между мешками и высунул голову наверх.
— Ara, вот он… Ну, вылезай, а то в ГПУ сдадим!
Злобные и настороженные лица окружили мальчика. Кто то протянул к нему руку. Шарик яростно заворчал.
— Не замай! резко окрикнул Митька. В его голосе и выражении лица было что то похожее на ярость волченка, и человек, протянувший было руку, невольно отдернул ее.
— Не трожь меня, товарищи! угрожающе сказал мальчик. У меня отца шлепнули, мать с голодухи померла… Я к брату в Москву еду… Не трожь нас с собакой. Мы никому злого не сделаем. Богом клянусь, ничего не сворую!..
В голосе Митьки слышались боль и отчаяние. Его лицо было еще мокро от слез и судорожно подергивалось от пережитых только что рыданий. Люди инстинктом поняли, что мальчик действительно испытал большое горе, и что на его душе лежит какая то большая тяжесть.
— А пусть себе едет, мягко произнес чей то женский голос. Раз он обещает не красть…
— Да и как же он оттеда что вынесет? Мы же тут все видим…
— Пущай едет…
— Эва? отозвался другой, злобный голос. Они — воры хитрые. Вытащат — не заметишь… И притворяться могут… Лучше в ГПУ сдать.
Глаза Митьки загорелись.
— В ГПУ, сучья твоя душа?.. Так дай же Бог, чтобы твои дети так же бегали по улице, как я!.. Чтоб и они с голодухи дохли! И ты тоже, гадина ты подлая. Тебе абы только твой мешок целый был, стерва, а что тут вся душа в крови — тебе дела нет. Тебе это все едино!.. Сволочь ты советская!..
— Молчи, щенок!.. Да я тебя…
Волосатая грубая рука потянулась к Митькиной шее. Он отбил ее резким ударом и крикнул зады-хающим голосом:
— Эй ты… Лапы убери, а то палец откушу или ножом пырну. Не трожь лучше. А то — видишь?
В руке Митьки появилась бутылка.
— Видишь? Керосин тута. Если вытаскивать будешь или в ГПУ стукнешь — мне все едино терять нечего: я бутылку разобью и спичку суну… Чуешь?
В голосе мальчика было столько отчаянной решимости, что в вагоне поняли: беспризорник свою угрозу выполнит. Никто не знал, что в бутылке простая водка, не загорающаяся от спички. Да, пожалуй, в приступе отчаяния Митька и сам верил, что все вспыхнет от его спички. Но, во всяком случае, угроза подействовала. Рука, протянутая к мальчику, опять опустилась.
— Ну вот: так то лучше… Миром. А я гадом буду — ничего не украду!
Голова беспризорника исчезла под скамейкой. Пассажиры переглянулись и словно по молчаливому соглашению поставили, чемоданы и мешки на старое место. Каждый из тех, кто наблюдал эту сценку, почувствовал, что во вспышке мальчика есть какая то доля личной только что пережитой трагедии, и что этому беспризорнику с исковерканным от злобы и отчаяния лицом можно верить.
А Митька внизу под скамьей, опять свернулся клубком, пощупал привязанный под коленом предмет, обнял Шарика и устало уронил голову на руку. Скорый поезд мчался к Москве…
Глава IV
Несгибающаяся молодёжь
26. Неизвестность
— Так что вот, ребятишечки, каков мой рапорт. Можете ругать меня почем зря, но, право же — я то чем виноват? Слежка — вы сами знаете, здо-о-о-рово была поставлена. Вы ведь сами тоже во время не заметили… А насчет нашей «тайны» — уж, значит, такая судьба… «Кисмет»… Не повезло — вот вроде как и тебе, Колька, с твоей лапой, И как только тебя угораздило сверху так загреметь? Как лапа — «фукцирует» уже?
— Ничего… Заживет!
Наши друзья сидели на набережной Москва-реки, откуда во все стороны можно было видеть на сотню метров, и рассказывали свои приключения. Героем рассказа был Сережа, которому удалось напасть на след их «тайны». Но заметно было, что неудача немного ошеломила бесшабашного студента.
— А остаться на дольше мне никак нельзя было, несколько виноватым тоном закончил он свой рассказ. Денег не было ни копья, команда уезжала, торчать в Севастополе было незачем, да и опасно. Целый день я шатался по всяким дырам, думая встретить этих ребят, да разве их найдешь? Это все равно, что найти знакомую блоху в стоге сена. Так ни с чем и уехал. Хорошо, что хоть свою шкуру целой вытащил из этой странной истории… Не везет нам, ребята, с этой тайной адмирала. Вот навязался старый хрыч на нашу голову!
— Так ведь ты же сам голосовал за то, чтобы взяться?
— А я думал, что тут только забавно будет: вроде крестословицы в журнале. А тут — на тебе: плюнуть некуда — везде около нас ГПУ…
Друзья задумались. Слежка ГПУ для них не была новостью. В какой то степени они все к ней привыкли, как привык каждый гражданин СССР. Но то напряжение слежки, которое было установлено именно за ними, показывало на какой то чрезвычайный интерес «всевидящего, ока» к этому делу. Было очевидно, что ГПУ знает или подозревает в этой тайне что то весьма важное, и что, не будь случайности с беспризорником, тайна, которую они пытались открыть, уже была бы в руках ГПУ… А теперь?
Николай первым нарушил молчание.
— Ну, хорошо… А по твоему, Сережа, этот твой паренек — Митька, кажется? — он не сдаст найденной штуки в ГПУ?
