Алексей Азаров - Островитянин
— С чего б ни начать! Важно было другое — вы поверили.
Момент был удобный, и я спросил:
— А вы?
Петков легко, как мяч, поймал на лету мою мысль.
— Тогда или сейчас?
— Сейчас, разумеется.
— Хотел бы, да не могу.
Вот тут-то я и разыграл истерику... Попади я Петкову ребром ладони пониже уха, и в следующий раз моим собеседником был бы кто-нибудь другой. Возможно, Гармидол. Но я приказал себе не попасть, и Петков успел тюкнуть меня кастетом. Все произошло быстро, даже Марко не прибежал на шум. Петков придавил мою грудь коленом; защелкнул на запястьях наручники. Пока он проделывал все это, я барахтался и успел порвать ему рубашку и пиджак.
Созерцание лохмотьев доставляет мне в данный момент маленькое удовольствие. Приятно, знаете ли, сознавать, что кое-какие реплики и ремарки в спектакле ДС пойдут по твоим собственным наметкам.
Кроме того, мне понравилось, что Петков не позвал Марко. Мелочишка, конечно, пустячок, но в нем есть своя прелесть. Как говорится, умеющий понимать да поймет! К одной мелочишке я, пользуясь заминкой в разговоре, наскоро приплюсовываю несколько других: отсутствие интереса к Лулчеву, странные промахи шпика, поведение Искры.
Петков качает и качает ногой в медленном гипнотическом ритме. Я перевожу взгляд с ботинка на окно и бездумно всматриваюсь в белесые сумерки. Зимой в Софии темнеет довольно рано. А это что за полоски? Снег?
Память моя — зыбучие пески пустыни. Все в ней тонет. Стоит только захотеть. Я слежу за снегом и перебираю анналы. На самое дно укладываются чемоданчик из крокодиловой кожи, поминание и модный магазин. Колеблюсь, не спровадить ли следом открытку, но, вспомнив, что адресована она безликому предъявителю газеты «Днес» от 16 апреля 1935 года, оставляю ее на поверхности. Там же нахожу местечко и моей старой конторе. Что еще? Господин Любомир Лулчев! Это уже не песчинка — глыба!
— Начнем снова? — говорит Петков, прерывая затянувшееся молчание. — Или поедем?
— Как угодно.
8
Странный дом. Дурацкий дом. С нелепой планировкой. Он вполне мог быть построен английским архитектором Нэшем в период увлечения абстракционизмом. Я слоняюсь по нему, убивая время, и Марко с недовольной миной бродит за мной по пятам. Два этажа и подвал, поделенный на клетушки. Не надо быть Пинкертоном, чтобы смекнуть, для чего они предназначены.
Петков привез меня сюда прямо с бульвара Дондукова, минуя Дирекцию с ее одиночками. Это было моим условием. В сущности, не так-то и важно, где дотянуть остаток дней, но мне хотелось проявить хоть какую инициативу.
— А если я не соглашусь? — сказал Петков, выслушав меня. — Не слишком ли рано вы выдвигаете условия?
— Нисколько! — заверил я. — Умные люди утверждают, что на каждое дерево найдется свой садовник. Лишь бы в перспективе виделись плоды.
Петков достал из коробка спичку. Погрыз.
— Садовник — это Праматоров?
— Лавры любят все, — сказал я неопределенно. — Праматоров не исключение. И вот еще что. Надеюсь, вы не думаете, что я верю в святость гостеприимства?’
— Вы о чем?
— О Гармидоле и побоях. Собираясь в вояж, я заранее брал их в расчет...
Петков закусил зубами спичку, пощелкал по ней ногтем, сказал:
— Ради бога, не делайте вид, что лишь от вас зависит дать или не дать плоды. Суть в ином: что именно вы дадите?
— Праматорову?
— Мне.
— Лично вам — достаточно много.
Он был очень нужен мне — этот разговор. Втягивая Петкова в него, я все пытался понять, насколько он зависит от Праматорова. Если у Петкова нет власти единолично принимать решения, то дело плохо. Хуже некуда.
Петков размолол зубами спичку.
— Хорошо, Багрянов. Пусть будет по-вашему. Мы поедем туда, где нет ни решеток, ни Гармидола, но — святой праматерью клянусь! — и то и другое появится, если попробуете финтить.
Я кивнул, соглашаясь. Кивок вышел вялый, как раз такой, какой надо, хотя на этот раз я не играл и жест полностью соответствовал моему настроению.
...Остаток дня и большая часть вечера ушли на переезд и писанину. Стилист из меня никудышный, но трехстраничное сочинение на тему «Зачем я здесь?», написанное мной, Петков прочел не отрываясь. Лицо у него при этом было отрешенное, словно исповедь, вышедшая из-под пера Багрянова, потрясала совершенством формы и глубиной содержания.
Я следил за ним с видом первого ученика.
Петков достал авторучку, подчеркнул несколько строк. Разбросал на полях вопросительные знаки.
— Что-нибудь неясно? — сказал я. — Могу уточнить.
— Да нет, на сегодня хватит.
— А пометки?
Петков нехотя улыбнулся. Почесал щеку кончиком ручки.
— Не валяйте дурака, Багрянов. Ваши шуточки и подковырки были хороши за выпивкой, но не здесь.
— Что вам не нравится?
— Все. Тон. Манера. Побольше простоты!
Я и сам понимал, что веду себя не так, как следовало бы, но ничего не мог с собой поделать. «Раз начавши...»
Петков сложил листок пополам.
— Марко! Принеси портфель.
Оба охранника, пока я писал, торчали у двери. После стычки на бульваре Дондукова Петков не отпускал их от себя. Он явно не верил в мою искренность, а у меня не было доказательств чистосердечия. Сочинение, родившееся с немалым трудом и испещренное помарками и вставками, знаменовало самый первый, робкий еще шажок к нашему с Петковым сближению. Я писал его медленно, куда медленнее, нежели мог бы при желании, стремясь, чтобы каждая строчка с фотографической точностью запала в память. За этими тремя страницами должны были со всей очевидностью последовать новые и новые, и горе мне, если хоть в одном-единственном случае я буду пойман на разночтении!
— До завтра, — сказал Петков и щелкнул замочком портфеля. — Марко останется при вас, Багрянов, и покажет вам, где тут спальня. Ты слышал, Марко?
— Точно так.
— Если захотите есть, позвоните — Марко знает куда, — вам привезут. Есть вопросы?
— Нет, — сказал я и прибавил невинным тоном: — Спасибо, Атанас.
Петков стремительно повернулся ко мне. Глаза его стали хрустальными.
— Скотина! — голос его сорвался. — Если ты... если еще раз... то я знаешь что сделаю? — Марко выдвинулся из-за его плеча, но приказа не последовало: Петков, как видно, умел быстро брать себя в руки. — Ладно. До завтра!
...Всю ночь Марко, как собака, пролежал у двери, вдоль порога. Он ни разу ни о чем не спросил у меня, и я, в свою очередь, попытался обойтись без его услуг. Спальня оказалась на втором этаже; я разобрал постель и проспал до утра как убитый.
Петков приехал около полудня и был спокоен и свеж, точно роза. Сравнение напрашивалось само собой, поскольку заместитель начальника отделения В был облачен в свитер чайных тонов, каждая складка которого была совершенна, как лепесток. Марко вытянулся у двери по стойке «смирно» и ел глазами начальство.
