Вячеслав Демченко - Обреченный мост
Он резко, так что невольно дёрнулась щека под повязкой, обернулся. «Вон куда забрели, — он даже на секунду забыл о вновь проснувшейся боли. — А куда, собственно?..»
«Эски-Меджит». Die vergeltung[44]
— Ваня! — крикнул Малахов через плечо Заикину и, схватившись за бок, опустился на колени у входа.
Великан Заикин довольно бесцеремонно распихал плечами Боске и его тщедушного Санчо Панса, и с кряхтением взбежал по резной лесенке, грозя обрушить хлипкие ступени. Пыль и труха взвились за его растоптанными ботами.
— Ты как? — мгновенно сообразил он ситуацию и припёр мощным локтем немецкого унтера к стене.
Локоть, пришедшийся на горло гауптштурмфюрера, наверное, показался тому ножом гильотины, но почему-то тупым. «Парабеллум» бессильно загремел на доски крылечка, сам старший унтер-офицер захрипел.
— Нормально, — простонал Арсений, опираясь одной рукой о приклад.
— Язык? — уточнил Заикин у Малахова, кивнув на немца мельком…
Но вдруг замер и обернулся на пленного снова.
— Это не..? — с тяжестью мельничного жернова прокрутилось в его мозгу осмысление.
— Да… — подтвердил Арсений.
— Nein! — замотал головой гауптштурмфюрер, разглядев в Заикине, нависшем над ним с холодной пытливостью, теперь уже самый что ни есть окончательный конец. Если не Рейха вообще, то его, гауптштурмфюрера СС Эмиля Боске, — определённо.
— Или нет, — нехотя соглашаясь, процедил сквозь зубы матрос, задирая окровавленный подол своей неизменной тельняшки, впрочем, потому и неизменной, что это было всё, что осталось у него от штатного обмундирования с января 42-го. — Неисповедимы, как говорится, пути моей бабушки.
Он с брезгливой гримасой оттянул взбугрившуюся багровую шкуру над бедром: спереди её обожгло и втянуло сзади — пощупал Арсений — наоборот, вывернуло краями. «Навылет…» — с облегчением простонал матрос и продолжил:
— Вы бы сходили, посоветовались с Серёгой. Что с ними делать, — досказал он уже вполголоса, чтоб не расслышали испанцы внизу, под лестницей. — Обоими.
Малахов зажал кровоточащее выходное отверстие скомканной полой тельняшки и опёр магазин «рейнметалла» на верхнюю ступень крыльца.
— А я тут сам, с мальцом, — перевёл дух матрос. — Управимся.
— И то дело, — тотчас же согласился Заикин. — До выяснения, значит, — добавил он. Добавил таким тоном, что стало ясно: в случае необходимости, он и «своего» испанца, разительно похожего на «немца», хотя кого тут ставить в кавычки, ещё вопрос, доставит к командиру.
И, если понадобится, таким же манером, а именно…
Иван, отпихнув в сторону парабеллум, выпавший из руки «немца», взвалил того, словно куль соломы, на плечо и, спрыгнув с крыльца, толкнул своей ношей Мигеля.
— Давай, за мной, лейтенант! Да ты дареному-то коню под хвост не заглядывай, — буркнул он, тем не менее нарочито поворачивая эсэсовца задницей к Мигелю. — С другой стороны глянешь, ох… ох, удивишься, — заикнулся недобрым смешком Заикин и канул с навьюченным «немцем» во тьму.
— Останешься с ним, перевяжешь, — подтолкнул Боске своего адъютанта к Арсению, отчего-то сразу и без лишних вопросов подчинившись не то совету, не то распоряжению матроса.
Даром, что командующий операцией…
Керчь. Рабочий поселок «Колонка»
Войткевич и Новик
Переходя безжизненные трамвайные рельсы, на которых всё ещё чернели горелым железом трамвайные вагоны и покосился кургузый маневровый паровозик, таскавший их в промежутке между оккупациями, разведчики переглянулись. Понятно стало — тут одним гримасничаньем может и не обойтись, а документов у них, после невольного заплыва по Керченской бухте, никаких.
Сколь ни были качественны бумаги, выправленные в разведотделе КВЧФ, — на соляной раствор они рассчитаны не были. А тут…
Впереди, странным образом напоминая больше дворянскую усадьбу, подвергшуюся нашествию французов в 1812 году, чем советское учреждение, громоздился, белея колоннами и чернея подпалинами на фронтонах, клуб им. Энгельса. Оживление, царившее возле «Офицерского клуба», тут сходило на нет, и этот покой был ещё более зловещим.
Миновать это заведение, конвоируя арестанта, не было никакой возможности. Не было поблизости никакого другого места, куда можно было бы вести пленную.
На осыпавшихся карнизах фронтона, в обугленных корягах акаций, иссечённых осколками, чернело нахохлившееся вороньё, время от времени повторяя распластанными крыльями зловещий контур имперского орла на белёной холстине: «Концентрационный лагерь генерального округа “Таврия”». Двухрядное заграждение колючей проволоки тянулось в глубь улицы, отмечая перспективу скелетами вышек.
Войткевич и Новик переглянулись. Дальше их незатейливая легенда на случай встречи с патрулем обрывалась немым многоточием. Куда, собственно, можно было вести арестованную дальше концлагеря, если, как говорится, сам чёрт велел?
Да и не было ничего дальше. Только порушенные заводские бараки для семейного проживания, заводская же конюшня, немногим отличной от них архитектуры, да, видимо, для контраста, двухэтажный дом для заводских инженеров — тоже этаким пирогом, с намёком на дореволюционную роскошь. И всё, пожалуй. Огромный порыжелый пустырь с серыми контурами индустриальных руин агломератной фабрики вдалеке.
— Не, ну кто б сомневался? — первым нарушил молчание «гефрайтер» Войткевич, замыкавший нехитрое их построение. — Куда хвост, туда и блохи.
«Фельдфебель» Новик обернулся и, прослеживая напряжённый взгляд Якова, повернул голову…
Туда же посмотрел и полицай-комиссар Мёльде с широких ступеней офицерского клуба. Правда, для того, чтобы разглядеть, что там привлекло внимание солдат береговой охраны (и самих по себе подозрительных), Эриху пришлось развернуться всем корпусом, придерживая сползающий с плеча реглан.
Если бы оберстлейтнант был более-менее знаком с фольклором страны, в которой собирался растить внуков на пожалованной наследственной латифундии, он бы, не задумываясь, назвал приближающийся экипаж «Савраской, везущим…»
Понурая ржавая лошадёнка с обвислым брюхом неторопко перебирала копытами по брусчатке, уложенной промеж трамвайных рельсов, таща телегу, гружённую не поэтическим хворостом, а деревянным ломом из руин. Явно отвлечённая от каких-то хозяйских забот, она недоумевала тычкам возничего, понуждающим её к несвойственной резвости.
Тот шёл рядом в грачиной шинели с белой повязкой на рукаве, всё время беспокойно оглядываясь и поглядывая на портик довоенного клуба, где в тени пузатой колоннады чернели фигуры часовых, точно бронзовые статуи, литые так давно, что окислились до прозелени.
