Андрей Кокотюха - Червоный
— Да веди же ты себя достойно! — снова откликнулся первый, судя по всему, действительно старший среди нападавших — пока я назвал их для себя именно так.
— Слышал, что сказали? — спросил Червоный и, уже не обращая на того внимания, повернулся к людям. — Кто из них называл себя Остапом?
Жена убитого почтальона, Докия Топорчук, вялым жестом отстранила от себя перепуганных детей, протянула в сторону своего мучителя руку.
— Вот, он!
— Что он сказал? Повторить можешь?
— Назвался командиром УПА Остапом. Говорил — мы тут слишком ретиво служим клятым москалям. Проводят показательную акцию…
— Еще?
— Ничего больше не успел… Вы… ваши появились.
Командир приблизился к своему пленному вплотную, переступив через его распластанного по земле товарища.
— Значит, ты Остап, — неторопливо промолвил он, медленно расстегивая верхние пуговицы мундира. — Посмотрим… У Остапа вот здесь — крест, потому что Остап в Бога верует. А во что веришь ты? — Резким движением он рванул воротник мундира пленного. — Нет на тебе креста, падлюка. Нет у тебя Бога, Ленин со Сталиным твои боги, паскуда красная! — Не услышав ответа, да и, наверное, не слишком его ожидая, он снова отошел на несколько шагов в сторону и стал так, чтоб его видели все собравшиеся. — Я командир отделения Украинской повстанческой армии, меня называют Остапом! Здесь и сейчас мы, отдел особого назначения УПА, сорвали спецоперацию НКВД по истреблению мирного украинского населения и уничтожили свору наемных советских бандитов! Я хочу, чтобы все услышали и передали остальным: нет приказа запугивать людей на оккупированных Советами землях! Мы, борцы за освобождение Украины от большевистской оккупации и террора, во всем опираемся на вашу, люди, помощь и поддержку! Вот и весь митинг, — сказал Червоный, переходя с крика на уже привычный мне ровный уверенный голос, потом скользнул по мне взглядом, перевел его на пленных. — Повторяю: имя, звание, кто приказал.
— Убивай, — ответил тот, кто называл себя Остапом. — Сдохнешь не завтра, так позже. С кем тягаешься, идиот, мы же Гитлера об колено!
— Я скажу, я! — закричал с земли другой пленный. — Это Топорков, Виктор Топорков, капитан МГБ! Он у Ковпака в разведке был! Диверсант!
— Сука! — Топорков снова сплюнул, на этот раз — удачно.
Даже теперь я не до конца верил, что это правда и что все это происходит со мной.
— Встать, — приказал Червоный и, когда предатель поднялся с земли, спросил: — Откуда знаешь? Тоже с ним служил?
— А он ваш! — Несмотря на свое положение, окровавленный Топорков почему-то развеселился. — Ваш, бандеровец! Как он на допросах пел, как клятвы давал, как материл вас всех — чисто курский соловей!
— Это правда? — Червоный теперь не смотрел на Топоркова.
— Не убивайте… Правда… В прошлом году, под Сокалем… Окружили бункер, парни себя постреляли… я не смог… Не смог я! Испугался я, страшно помирать, страшно!
— А вот так жить тебе не страшно? — все тем же ровным голосом спросил командир бандеровцев. — Топорков — старший у вас?
— Он, он старший! Он приказывал, я должен был кровью смыть…
— Ты смывал свою вину перед москалями кровью своих же, украинцев? — переспросил Червоный, и мне показалось — он прямо здесь, на месте, разрядит в пленного автомат, но Данила сдержался и спросил: — Ваше задание?
— Под видом боевки УПА заходить в села… Убивать активистов… Советских работников… Продукты конфисковывать, будто бы для нужд партизан…
— Был такой приказ — убивать своих?
— А какие они мне свои! — пленный вдруг оживился. — Друг Остап…
— Не смей так ко мне обращаться!
— Да, конечно… — Он затарахтел, словно боялся не успеть всего сказать: — Председатели колхозов, милиционеры, агитаторы, комсомольцы, училки — это же наши враги, наши с тобой! Если мне разрешают их уничтожать, если сама советская власть разрешает нам это делать — почему, почему я буду против?! Слушай, Остап, какая разница, с какой стороны уничтожать их, с той или с этой! Разве мы не…
— Врешь!
Это вырвалось у меня, Червоный не вмешивался, а пленный, словно почувствовав во мне заступника, шагнул ко мне.
— Не вру! Правда! Что им люди, тем москалям? Свои, чужие — им все равно! Я за это время, пока с ними тут, всякого насмотрелся! Это энкаведе, мы даже одну такую же точно группу, ну, как наша, летом ликвидировали — то ли засветились они, то ли еще какая напасть… Списали их, вот этими руками списали! — Он выставил перед собой руки.
— Кто дал задание? — снова спросил Червоный, но при этом смотрел на капитана Топоркова.
— Нам приказывал вот он, Топорков! Про него знаю только — до войны во Львове был, нелегально, чекист, мать его так! Ну, а им, наверное, из Луцка руководят… Или из Львова… А то и вообще из Москвы! Из Москвы, ребята, ими всеми Москва управляет!
— Очень содержательный разговор у вас, — вмешался Топорков.
— Ничего, мне хватит. — Червоный взглянул на меня. — А тебе, лейтенант? Или все это, — он обвел рукой дом, крыша которого уже проседала под огнем, двор, трупы, притихших людей, — специально для тебя? Кто ты такой, Середа, чтобы для того, чтоб тебя обдурить, мы все это устраивали?
Командир бандеровцев говорил правду. Вот только эта правда меня ну никак не устраивала. Возможно, даже наверняка, где-то была другая правда, которая не перечеркивала за одну ночь все, о чем я думал, во что верил и ради чего взял оружие в руки. Уже не глядя на Червоного — он как-то перестал для меня существовать, — я подошел к Топоркову почти вплотную.
— Он… он правду сказал?
— Лейтенант, не дури, — капитан снова перешел на русский, в его глазах отражалось зарево. — Это не твоя война. С кем ты сейчас, не понял разве? С ними нельзя иначе, нельзя, слышишь меня?
— А люди? — Я кивнул через плечо. — Эти люди, с ними тоже нельзя иначе?
— Они будут стрелять тебе в спину, лейтенант. Люди должны бояться тех, кого считают своими защитниками, — только так они потянутся к нам. — Теперь Топорков не сплюнул, а судорожно глотнул слюну. — Вот так мы будем воевать за этих людей. Иначе они не потянутся к нам, лейтенант.
Червоный стоял рядом и внимательно слушал. Боковым зрением я заметил: он жестом запретил остальным вмешиваться и даже приближаться к нам, давая, таким образом, возможность мне послушать капитана НКВД, а москалю — выговориться перед смертью: в том, что жить Топоркову осталось ровно столько, сколько времени он говорит со мной, я не сомневался.
— Пускай… Учительница, Лиза Воронова… Ее за что?
— Знала, куда ехала… — Теперь Топорков держался так, будто его не сжимали с двух сторон, как тиски, руки двух бойцов. — Что тебе до нее, лейтенант? Думаешь, вот эти, с трезубцами, действительно их жалеют?
