Андрей Кокотюха - Червоный
Я не успел прийти в себя, как послышались еще выстрелы — теперь стреляли издалека, кажется, на противоположном конце улицы. У меня никто даже не пытался забрать автомат, поэтому я взял его наперевес. И вдруг услышал совсем рядом:
— В кого стрелять будешь, Михаил?
Это говорил Остап, или же Данила Червоный. Статный, крепкий, сильный, выступил из темноты, под огненные вспышки. И в них его лицо показалось мне напряженным, почти каменным — не лицо, а маска.
Маска неприкрытой злости.
— Они все-таки пришли, лейтенант. — Червоный не сказал — выплюнул короткую фразу.
— Кто?
— Те, кого ты так хотел увидеть. Очень спешили доказать, что бандеровцы — это звери и их нужно бояться.
— Что тут…
— Мои ребята с вечера окружили Ямки. Они нагрянули полчаса назад. Часть разбежалась, часть — вон где. — Червоный кивнул на мертвых. — Один в доме, выкуриваем.
— Хорошо, дети сегодня остались у бабки ночевать, — сказал кто-то рядом.
Повернув голову, я увидел в соседнем дворе двух стариков — свекра и свекруху почтальона и двух детей, которых они прижимали к себе. Рядом стояли несколько вооруженных бойцов, за ними, держась в темноте, — соседи, жители ближайших домов. Никто не кричал, не плакал, не стонал: десятки пар глаз молча смотрели на огонь.
— Топорчучка там, — предупредил один из бойцов. — Прикрывается бабой, сука москальская!
Данила Червоный сбросил фуражку.
Передал ее тому, кто стоял ближе всех к нему, — мне, потом протянул мне же «шмайсер», который я пристроил на плечо, и вытащил из кобуры «вальтер».
А потом, пригибаясь, несколькими прыжками пересек двор и приблизился к дому.
Его никто не останавливал. Единственный раз из окна ударила автоматная очередь, но Червоный словно предчувствовал это — в нужный миг упал на землю, веер пуль прошел мимо, а бандеровцы со всех сторон открыли огонь по окнам, не давая стрелку, который засел в доме, высунуться.
Быстро добежав до дверей, Червоный толкнул их и исчез внутри.
Наступила тишина, нарушаемая одиночными выстрелами, что звучали теперь с разных концов села. Трещала охваченная огнем крыша.
Казалось, что это длилось вечность. А потом вдруг изнутри дома послышался отчаянный женский крик. Раздалось надрывное протяжное «Ма-а-ма-а!», кто-то уже удерживал детей, потом люди закричали все вместе, затем из дома прогремел выстрел, и снова послышался крик — на этот раз мужской.
Через мгновение сквозь пылающие двери выбежала напуганная женщина с растрепанными волосами, заметалась по двору, словно слепая, и двое бойцов бросились к ней, подхватили под руки и стали пытаться потушить на ней тлеющую рубашку. Жену, теперь уже вдову почтальона, чем-то прикрыли, к ней подоспели другие женщины, только теперь пропустили детей, но она криком кричала, как раненная птица. Я замер, не в силах отвести глаз от этого жуткого, невозможного для мирного времени зрелища — человеческого горя и страдания.
За всем этим каким-то незамеченным было появление Червоного.
Сначала изнутри дома вылетел, словно старая тряпичная кукла, высокий худой человек в бандеровском мундире. Правая рука свисала плетью вдоль тела, он придерживал ее левой, пытаясь устоять на ногах, но тщетно — Данила Червоный, спокойно и уверенно, с выражением злости на закопченном лице, шел за ним, словно ангел смерти, сбивая с ног то прикладом автомата, то носком сапога, давая подняться — и снова сбивая.
Люди, сгрудившиеся вокруг, смотрели на эту расправу молча. Я тоже не вмешивался, забыв о своих служебных обязанностях. Хотя в условиях, когда вокруг вооруженные до зубов бойцы, исполнение любых обязанностей невозможно. Мне оставалось вот так стоять, держа в каждой руке по автомату, и следить за стремительным развитием событий: от моего появления тут до спасения заложницы из пылающего дома прошло минут десять.
16
Тут уже не стреляли.
Да и по селу стрельба очень скоро утихла. Червоный прекратил расправу, жестом позвал к себе двух своих, велел поднять пленного, бандеровцы подхватили его под обе руки, не обращая внимания, что враг ранен. Теперь уже я не мог просто так стоять в стороне, поэтому тоже приблизился. На меня никто не взглянул, только Червоный взял свой «шмайсер», повесил его на шею, положил руки на дуло и приклад, спросил громко:
— Кто такой? Чей приказ напасть на село?
Окровавленный пленный мочал, и Червоный перевел взгляд на меня.
— Участковый уполномоченный, лейтенант милиции Середа! — так же громко назвался я. — Отвечай: кто такой, чей приказ исполняешь!
Пленный поднял голову, глянул мне в лицо, попытался сплюнуть — слюна повисла на нижней губе, струйкой стекла ему на грудь.
— Дурак ты, лейтенант, — произнес он по-русски, затем перевел взгляд на Червоного, с ним заговорил по-украински, на западном диалекте: — А вам все равно кранты, курвы немецкие.
Червоный коротко замахнулся ударил, целясь кулаком в центр лица пленного, и попал в цель. От удара тот дернул головой и упал бы, да двое бойцов держали его крепко. Кривясь от боли, пленный сплюнул кровавую слюну, вместе с ней выплюнул и зуб.
Тем временем подтягивались остальные. Бойцы УПА двигались с противоположной стороны села, я не считал всех, но вряд ли их было меньше полутора-двух десятков. В толпе послышались злые крики, и несколько пришедших ввели во двор еще трех пленных. Окровавленные, в разодранных мундирах, он сразу сбились вместе, поглядывая на того, кого пытался допрашивать командир бандеровцев. Их появление отвлекло его, и он спросил, развернувшись всем корпусом:
— Это все?
— Все, кто остался, друг Остап! — крикнул один из бойцов.
— Трупы где?
— Кто где…
— Друг Хорь, как хочешь, а все трупы этих паскуд нужны здесь. Собирайте быстро, тащите на площадь, перед советом. Пусть люди их видят. Эти, — он кивнул на уцелевших, — сами туда пойдут.
— Не убивайте!
Вскрикнув так, один из троицы пленных рванулся вперед, получил прикладом автомата по спине, упал мордой в землю, но не успокоился — ужом пополз к Червоному. Ползти ему не мешали, командир только отступил на несколько шагов назад, чтобы тот не коснулся руками его сапог.
— Да веди же ты себя достойно! — снова откликнулся первый, судя по всему, действительно старший среди нападавших — пока я назвал их для себя именно так.
— Слышал, что сказали? — спросил Червоный и, уже не обращая на того внимания, повернулся к людям. — Кто из них называл себя Остапом?
Жена убитого почтальона, Докия Топорчук, вялым жестом отстранила от себя перепуганных детей, протянула в сторону своего мучителя руку.
