Леонтий Раковский - Константин Заслонов
Заслонов шел с Женей. Он внешне был спокоен, но волновался за своего любимца.
— Смотри, не торопись! Действуй осмотрительно и осторожно. Если увидишь, что дело не выйдет, не лезь на рожон. Лучше отходи.
— А вы сами разве отошли бы? — посмотрел, улыбнувшись, Женя. — Опасность у нас всегда. Если что, — живым не дамся!
Женя не хотел признаваться, но сегодня его била лихорадка, как перед трудным экзаменом.
Подошли к рубежу.
Лес был хвойный, укрыться и замаскироваться было легко.
Заслонов отдал приказ — занять оборону, расположить пулеметы. Пулеметы смотрели прямо в окна казармы, в которой еще горел свет.
— Скоро ли потушат? — беспокоился Женя.
Леня должен был выехать из кустарников с возом хвороста ровно в два часа ночи.
На всякий случай его сопровождал Алесь с пятью разведчиками.
Кроме того, было условлено, что в случае какой-либо отмены Заслонов пустит для Лени зеленую ракету.
— Ветер от села — это хорошо! — шепнул Жене дядя Костя.
Медленно тянулось время.
Склад, обнесенный проволокой, похожий на громадную мышеловку, был как на ладони. Рядом с двумя большими амбарами высились стога сена.
«Сено — это великолепно: горючего больше!» — подумал Женя.
Ясно различалась вышка и силуэт полицая. Блестело дуло пулемета, глядевшее на дорогу, откуда должен был показаться Леня.
— Дядя Костя, я поползу. Уже час десять, — шепнул командиру Женя.
— В окнах еще огонь…
— Пока доползу, потушат!
Дядя Костя ничего не сказал, — молча прижал к себе Женю.
Коренев лег и пополз по-пластунски на лужок, отделяющий лес от гумен.
Волнение у него сразу же улеглось, исчезло.
Он полз, стараясь применяться к местности, укрываясь за кочками, кустиками.
Свет в окнах казармы, который больше всего беспокоил Женю, погас. Он ждал только того, чтобы доползти до канавы, которая шла по огородам, между двумя дворами: там безопаснее.
Женя знал, что десятки глаз с тревогой смотрят на него, стараются различить его на снегу, а два «максима» охраняют каждый шаг. Но помнил он и о том, что два вражеских глаза глядят с вышки.
Село спало. Не было слышно ни собаки, ни петуха: всех прикончили оккупанты.
Женя не хотел особенно вглядываться в полицая на вышке: ему казалось, что полицай поймает этот взгляд.
Фигура часового и ствол пулемета четко вырисовывались на фоне ночного неба.
И вдруг потемнело — облачко закрыло луну.
Женя воспользовался небольшим затемнением, пополз быстрее. Стало жарко.
«Скорее бы канава, скорей!»
Вот и она. А облачко еще держится одним краем за луну.
В канаве Женя почувствовал себя более уверенно. Пополз дальше. Продвинулся вперед, пока через канаву не легла тень трубы сгоревшего дома, которая торчала на огороде, как чья-то длинная шея.
Остановился. Замер. Прислушался.
Часовой на вышке что-то мурлыкал про себя, потом громко высморкался.
Женя осторожно высунулся из канавы, оттянул рукав и посмотрел на ручные часы: без трех минут два.
«Чуть не опоздал!»
Проклятый полицай вертелся на вышке во все стороны, видимо, согреваясь.
Женя терпеливо ждал. Заныли от неудобного положения руки, стал пробирать холод.
Но вот часовой остановился на месте, повернул голову на дорогу.
«Леня выехал!»
Терять времени было нельзя.
Женя встал и, пригнувшись, побежал к складам.
«Только бы добежать до забора!» — была одна мысль.
Часовой, видимо, услыхал его шаги, повернулся назад, испуганно крикнул:
— Кто там?
Слышно было, как он поворотил пулемет.
«Не торопись! Действуй хладнокровно!» — думал Женя, отстегивая пуговицы кармана, где лежали бутылки, но замерзшие пальцы не слушались его.
Не секунда, а целая вечность!
Но вот бутылки в руках. Ряды проволоки оказались реже, чем говорили разведчики.
Женя левой рукой немного приподнял верхнюю проволоку, размахнулся и с силой бросил бутылку в стену сарая.
Раздался сильный треск, вспыхнуло яркое пламя и резво потекло по сухой стене.
Он бросил вслед ей другую.
Пламя взметнулось еще выше.
Женя, пригнувшись, бросился к пепелищу. Зацепился за что-то и упал. Упал во-время: вслед ему с вышки посыпалась пулеметная очередь.
Но стрелять полицаю долго не пришлось — по вышке сразу ударили оба партизанских пулемета.
Кроме того, Женю заслонила стена дыма и огня. Он вскочил и бросился в канаву.
С вышки больше не стреляли. Только в казарме послышался шум и крики. Но партизанские пулеметы уже перенесли свой огонь на четыре окна казармы, обращенные к дороге.
Зазвенели, посыпавшись, стекла.
От пожара и луны стало светло, как днем. Три огромные склада и стога сена горели, как свечи.
Женя добежал до леса. Чьи-то руки подхватили его.
Женя поднял голову, — это был дядя Костя.
— Ты ранен? — встревожился командир. — На лице кровь.
Женя провел пальцами по лбу и щекам.
— Это я, дядя Костя, о проволоку, когда бросал бутылки…
— А Леня уехал?
— Ускакал.
— Отходить! Довольно зря терять патроны! — крикнул Заслонов.
Пулеметы смолкли. Партизаны стали поспешно отходить: каждую минуту можно было ждать, что из ближайших немецких гарнизонов примчится помощь.
— Пусть теперь полицаи греют руки! — усмехнулся, уходя, Норонович.
VII
Заслонов собирал силы.
Весь март ушел на пополнение и укрепление отряда.
Походив по деревням, заслоновцы увидали, какой любовью к Родине и ненавистью к фашистским захватчикам горит советский народ. Грабежи и насилия, виселицы и тюрьмы, угон молодежи в рабство в Германию — всё это звало к борьбе, к сопротивлению наглому врагу.
Народ поднимался. Сопротивление росло и крепло от день от дня. Из-под Витебска, Лепеля, Рудни — отовсюду шла молва о партизанских отрядах.
По рассказам местных колхозников, в лесах ближайших районов уже действовали отдельные, не связанные между собою, группы народных мстителей.
Там партизанами командовал какой-то «лейтенант с усиками», в другом месте — колхозник Денис, в третьем — районный киномеханик.
Секретарь райкома Ларионов предложил Заслонову объединить все эти партизанские группы под своей командой.
Отряд Заслонова рос.
Слух об отряде дяди Кости уже катился по Оршанскому, Сенненскому, Богушевскому районам.
Стояли теплые весенние дни. В канавах, не смолкая ни на минуту, шумела вода. Над оттаявшими, влажно-черными полями звенела ликующая песня жаворонка. Снег небольшими пятнами белел кое-где в кустах и лощинах. Проселочную дорогу окончательно развезло — ни пройти, ни проехать.
