Курмангазы Караманулы - Одинокий всадник
За всех ответил Киикбай. Глаза его горели страстью расплаты.
— Будем дожидаться милицию — упустим. А если кому-то и придется умереть, за него рассчитаются другие.
Несколько активистов из Актая хотели присоединиться к ним, но Шанау отказал. Все это были необстрелянные люди, и рисковать их жизнями он не хотел.
У Шанау была довольно хорошая берданка, двое других вооружились карабинами милиционеров, Киикбай прицепил еще к поясу саблю Куспана. Для Таната, лишившегося сивого жеребца, пришлось выпросить другого коня.
Солнце поднялось уже довольно высоко, когда отряд покинул Таскудук. Пересекли небольшой остров пустыни, где произошла вчера стычка, галопом направились к другому такому же острову и скоро углубились в барханы.
Шанау боялся, что Танат может привести их в засаду, а потому приказал бандиту следовать впереди и все время держал его на мушке.
Через какое-то время они действительно наткнулись на следы Кулбатыра, а еще немного спустя увидели и его самого.
18
— Вон он, во-он стоит! Говорил же, далеко не уйдет! — показывал камчой Танат, ликуя, что теперь-то половина дела сделана — учтут же его добровольный переход на сторону отряда!
На почтительном расстоянии, у подножия большого кургана, стоял Кулбатыр. Он был недвижим, точно статуя. Что-то непонятное было в нем, это почувствовали все и сразу же натянули поводья, остановились.
— А где, интересно, баба его? — заерзал в седле Танат. — Видно, подохла уже!
— Заткнись! — оборвал его Киикбай.
Остальные неприязненно промолчали.
Кулбатыр тоже заметил их, а потому тронул коня и начал не спеша удаляться. Преследователи кинулись за ним.
Под Кулбатыром был теперь танатовский жеребец, который мог бы считаться неплохим конем, если бы не длительные скитания по пескам. Правда, в Таскудуке он почти сутки был освобожден от седла, а значит, времени прошло достаточно, чтоб набраться сил, да и вчера он почти не тратил их. Кулбатыр стегнул, и жеребец, повинуясь желанию нового хозяина, перешел на крупную рысь. Впереди лежали полынная степь с редкими островками мелкого кустарника. Кулбатыру не удавалось совсем оторваться от преследователей, но расстояние между ними быстро увеличивалось.
Увидев, что бандит уходит, погоня начала нещадно настегивать своих лошадей, отчаянно стараясь не упустить его из виду.
Бешеная скачка длилась больше часа. Солнце подобралось почти к зениту. Преследователям казалось, что вот-вот, еще одно усилие — и они настигнут бандита, но ему все-таки удалось войти в Карагандыкумы.
Баймагамбет и Киикбай на полном скаку выстрелили. Кулбатыр, обернувшись, ответил тем же. Пуля его просвистела в стороне. Но в следующее мгновение бандита от погони отгородил довольно высокий бархан.
Каким-то самому ему непонятным чутьем Шанау уловил, что Кулбатыр вряд ли станет устраивать засаду — времени у него нет, чтобы выбрать удачное место. Попробует просто оторваться от погони, петляя по лощинам между песками. А потому Шанау не стал останавливать своих.
Предположение оказалось правильным. Вскоре они опять увидели своего врага и дали по нему залп. Бандит огрызнулся одиночным выстрелом. Потом пересек широкую лощину, оказался за хребтом, спешился и полез на вершину бархана, давая понять, что готов принять бой.
Баймагамбет и Шанау тоже спешились. Оставили коней под присмотром Таната, а сами перебежками, прячась за любыми укрытиями, начали подбираться к месту, где залег Кулбатыр. Киикбай же, поддавая коню плетей, двинулся в обход, чтоб выйти бандиту в тыл.
Выстрелы оттуда, где он оставил своих товарищей, раздавались один за другим. Киикбай спешил изо всех сил, только бы успеть помочь тем, кто сейчас, отлично понимая, на что идет, подставлял себя под выстрелы Кулбатыра. Он все время прислушивался. Сначала выстрелы гремели один за одним, потом стали реже, реже, пока не прекратились совсем. Киикбай понял: «Бой закончен. Но в чью пользу? Неужели бандиту удалось расправиться с обоими — и с Шанау, и с Баймагамбетом?» — тревожно подумал он. Сердце его учащенно билось.
Прикинув, что он сделал достаточный крюк и бандит должен находиться где-то поблизости, Киикбай резко повернул коня и взлетел на бархан. Метрах в семидесяти он увидел того, кого искал.
Кулбатыр, не замечая его, вдевал в стремя ногу. У Киикбая не оставалось на раздумья времени. Он вскинул карабин и, почти не целясь, выстрелил. Громко застонав, бандит повалился на землю.
От неожиданности Киикбай совершенно растерялся, стоял как вкопанный, не зная, что предпринять: броситься ли вперед или еще раз пальнуть по бандиту.
Кулбатыр тут же воспользовался его замешательством: перекатившись по песку, он схватил свой карабин, отлетевший в сторону при падении, и раз за разом прогремели два выстрела.
Конь под Киикбаем взвился на дыбы, выбросил всадника из седла и тут же сам грохнулся рядом, больно ударив копытом Киикбая по ноге. Парень охнул от боли.
Между тем, увидев, что противник барахтается в песке, Кулбатыр, видимо, решил: дело сделано. С трудом приподнялся, цепляясь за коня, и после нескольких неудачных попыток все-таки взобрался в седло. Пока Киикбай, подобрав винтовку, прицеливался, он успел скрыться за барханом.
Парень застонал от досады, поднялся и, волоча ушибленную ногу, заковылял к тому месту, где только что был Кулбатыр.
Он сразу увидел Баймагамбета, который лежал отсюда метрах в ста пятидесяти. На противоположной стороне лощины сидел Шанау, а возле него вертелся Танат. У парня похолодело в груди.
Приблизившись, он убедился, что Шанау ранен в руку. Танат делал ему перевязку.
Рана Баймагамбета оказалась тяжелой. Пуля попала в голову, и, хотя Баймагамбет еще дышал и был даже в сознании, Киикбай понял: тот доживает последние минуты.
Понимал это, видимо, и Баймагамбет. С силой приподняв веко единственного своего глаза, он сказал Киикбаю прерывающимся шепотом:
— Бывай здоров, братишка... Со мной все кончено...
Эти слова здоровяка, ставшего теперь совсем беспомощным, пронзили Киикбая насквозь. Слезы кипели у него в горле.
— Прощай, ага, — дрожащими губами произнес он. — Я отомщу! Чтоб не жить мне на этом свете, если я не прикончу Кулбатыра.
Несколько минут спустя из могучей груди Баймагамбета вырвался последний хрип, и он затих.
Подошел Шанау. Лицо его было белым и кривилось от боли. Он, видимо, надеялся, что Баймагамбет жив, но, увидев его лицо, на которое уже легла печать смерти, в отчаянии застонал.
Киикбай понимал Шанау. Что бы ни случалось между ним и Баймагамбетом в прошлом, как бы они ни поддевали друг друга, как бы ни ехидничали, как бы порой ни злились, все равно оставались товарищами.
