Татьяна Догилева - Жизнь и приключения Светы Хохряковой
Потом снова чернота, из которой я выныривала, чтобы увидеть очередную картинку – меня везли в каком-то автомобиле. Я подумала, что ад, видимо, не очень близко и что же ждет меня там, если уже сейчас так невыносимо больно и страшно. Мелькнула дикая мысль: нельзя ли сбежать? И сразу передо мной возникла большая бетонная труба, вроде тех, которые прокладывают для теплоцентралей. И я поползла по этой трубе, в конце которой виднелся легкий свет. Меня никто не преследовал, только боль. Я ползла на четвереньках и выла, реально ощущая ладонями и коленями шершавость бетона. Труба была бесконечной, но я все ползла и ползла; стремилась к свету, потому что знала: там – мое избавление.
И вот, когда меня уже стали касаться лучи света и боль стала не такой нестерпимой, вдруг появилась моя прекрасная мама Маруся. Она была в нарядном цветастом шелковом платье с красными бусами на шее и красиво уложенными волосами. Мама улыбнулась и спросила ласково:
– Ты куда это, Светочка?
– К тебе, мамочка. Я так соскучилась!
– Знаю, родная. Я тоже сильно скучаю. Но надо потерпеть, тебе сюда пока нельзя.
– Мамочка, – заплакала я, – за что меня в ад? Я знаю, что жила неправильно, даже хотела утопиться, но ведь все говорят, что Бог добрый, заступись за меня, мамочка, я очень хочу к тебе.
Мама покачала головой:
– Пока нельзя. Ступай, доченька, обратно.
Я закричала:
– Нет! Нет! Нет!
И вдруг рядом с мамой появился Антон, как всегда, он был весь в черном бархате, белой рубашке, и его ослепительные волосы развевались от слабого ветерка.
– Что за истерика, Светлана? – строго спросил он.
– Мама не пускает меня в свет, – пожаловалась я своему любимому учителю.
– Абсолютно правильно. Ты многого еще не сделала. За тобой долги.
– Какие?
– По крайней мере, ты должна выучить испанский.
– Зачем?
– Потом узнаешь, а сейчас возвращайся обратно. Мы будем молиться за тебя.
Обратный путь был недолог, меня почти сразу накрыла чернотой. Потом она сменилась густым серым туманом, из которого время от времени снова проступали картинки, словно показывали кино обо мне. Вот я лежу на кровати под капельницей в чистой комнате, и вокруг меня толпятся какие-то люди, говорящие по-испански. Я не понимаю ни слова, но почему-то уверена, что речь идет обо мне. И я думаю, что мама и Антон все-таки заступились за меня, потому что боль уже не такая нестерпимая. Потом появляется Антон и говорит:
– Хватит бездельничать, пора заниматься.
И начинает урок испанского. Я повторяю и повторяю за ним красиво звучащие слова и их перевод, пока голова не начинает раскалываться, и я прячусь от Антона в тумане.
В тумане хорошо и спокойно, но откуда-то все равно летят испанские слова, это уже не Антон, а другие мужчины, они разговаривают между собой, и я вдруг ловлю слово «шпионка», очень удивляюсь и сама начинаю искать своего учителя.
– Антонио – Хуан!
Кричу я, и он вырисовывается из тумана, на этот раз не один, а вместе с мамой. Мама сразу начинает ругать меня за то, что я плохо занимаюсь и не слушаюсь. Она очень сердита. Мне обидно до слез, я пытаюсь объяснить, что у меня болит голова, но Антон кричит:
– Не говори по-русски! То же самое скажи на испанском!
Я произношу по-испански, и мама сразу начинает улыбаться и восклицает:
– Молодец, Светочка! Какая ты у меня умница, я горжусь тобой!
Мне так приятна похвала мамы, что я перестаю плакать и предлагаю:
– Мама, а я еще песни испанские знаю. Давай спою!
– Спой, конечно, – радуется мама, и я начинаю петь.
Она смотрит на меня с такой любовью, что я забываю про боль в голове. Она хлопает в ладоши, когда песня заканчивается:
– Очень красивая песня, и спела ты ее замечательно. Только я не поняла, о чем она?
– Ну как же, мама! – горячусь я и начинаю ей переводить слово в слово.
Тут аплодирует уже Антон и заявляет:
– Пять с плюсом. Ни одной ошибки. Продолжай в том же духе. Урок окончен.
И они под ручку уходят.
– Не уходите, пожалуйста! – кричу я.
И слышу твердый приказ Антона:
– По-испански, по-испански!
И я кричу на испанском:
– No vayanse, por favor!
Фильм обо мне стал совсем скучным. Кто-то все время делал мне уколы, измерял давление и поливал из смешного чайника. Я ждала очередного урока испанского с Антоном и мамой, и они приходили. Это было такое счастье! Я просто купалась в их любви и была прилежной ученицей. Я слышала только ободряющие слова от Антона и скоро начала говорить с ним на испанском почти не запинаясь. Мама сияла от гордости за меня, а Антон говорил:
– Маруся, ваша дочь – моя самая лучшая ученица.
И мы все трое смеялись от радости.
Туман почти рассеялся, кадры кинофильма стали длиннее, а уроки испанского короче; боль присутствовала в моем теле, но уже не жгучая, а какая-то ноющая, тупая, я к ней привыкла. И у меня, кроме боли и испанских слов, в голове стали появляться мысли. Например, я задумалась, где же нахожусь. Точно не ад, но и не рай. Кусочки рая приносили своим появлением мама и Антон, но они ведь уходили…
Тогда где же я? От этих мыслей я быстро уставала и бросала их не додумав.
Я понимала все, что говорили приходившие в мою комнату люди, но в их разговорах не было ничего интересного. Пока не появились новые персонажи: трое мужчин в камуфляжной форме и банданах. От них исходила какая-то угроза, и сердце мое сжалось от ужаса. Я подумала, что передышка кончилась, и меня сейчас снова потащат в ад.
– Ну что? – спросил один из них, самый здоровый.
И женщина, делавшая мне уколы, ответила:
– Кризис миновал; может быть, выкарабкается. Все время что-то бормочет и поет.
– Все так же на испанском?
– На испанском.
И она вышла из комнаты.
– Не нравится мне все это, – сказал второй. – Иностранка, бредящая на испанском. Фуфло какое-то! Что мы ее вообще в лагерь притащили?! Серхио, это твоя идея была! Ты можешь объяснить, чего мы с ней возимся?
– Пока не могу, – ответил третий. – Просто чувствую, что она фигура интересная и может нам пригодиться.
– Ты, конечно, начальник безопасности, и я не буду мешать тебе, но все это попахивает дерьмом. Почему ее сопровождали военные вертолеты, ты мне можешь объяснить?
– Пока нет.
– Ладно, – снова заговорил здоровый. – Если у тебя в отношении нее какие-то планы – действуй, но предупреждаю: если она окажется шпионкой, я ее лично пристрелю.
Слово «пристрелю» потрясло меня. Как он может меня пристрелить, если я уже умерла?
– Пристрелить ты ее всегда успеешь, это дело нехитрое. Не торопись, Мигель. А вдруг она наш товарищ, и вертолеты не сопровождали, а преследовали ее?
Я поняла, что этот Серхио по-любому за меня и решила его поддержать. Открыла глаза и сказала:
