Густав Эмар - Медвежонок Железная Голова
— А ты что ответила отцу?
— Ничего. Что же мне было отвечать на такое решительное объявление его воли? Я была ошеломлена, почти лишилась чувств и чувствовала, что не в состоянии произнести ни слова. С первых же его слов я по тайному безотчетному внушению предчувствовала или, вернее, угадала, что отец кончит разговор именем этого человека. Дон Хосе Ривас встал, долго смотрел на меня и вышел, не простившись, так же холодно, как вошел. Когда дверь затворилась за ним, я упала на пол без чувств; меня подняла моя кормилица. Прошел ровно месяц с тех пор, как произошел этот разговор между мной и отцом, Лилия.
— Что ты намерена сделать?
— Не знаю; одно только верно: я не буду женой этого человека.
— Но из-за чего же должен состояться этот брак? Как допускает его твой отец? Он ведь так гордится своим дворянским титулом!
Донья Эльмина горько улыбнулась.
— Отец разорился, Лилия, у него не остается, быть может, ни одного реала. Все его состояние теперь принадлежит дону Торибио. Понимаешь?
— О, это ужасно!.. Какая же надежда остается тебе?
— Господь! — вскричала Эльмина, воздев к небу умоляющий взгляд. — Господь! Он не оставит меня, когда нигде нет для меня опоры.
В эту минуту дверь отворилась, и вошла негритянка.
— Идет ваш отец, нинья, — сказала она, — с ним дон Торибио Морено!
— Ни слова! — грустно шепнула молодая девушка кузине, приложив палец к губам. — Ни слова, умоляю тебя, Лилия.
— Не унывай, Эльмина, — ответила та, целуя ее.
ГЛАВА IX. Дон Энрике Торибио Морено предстает в выгодном свете
Дон Хосе Ривас де Фигароа, волею Его Католического Величества, короля Испании губернатор города Картахены, был высок ростом, хорошо сложен, лет сорока восьми, хотя на вид казался годами пятью-шестью моложе; походку он имел величественную, обращение изысканное; черты его лица не блистали красотой, но отличались теми крупными правильными линиями, которые встречаются только у потомков древних родов; его живые черные глаза глубоко сидели в глазных впадинах и выражали высшую степень надменности, спеси и насмешливого презрения.
Личность, которая сопровождала дона Хосе Риваса и величала себя доном Энрике Торибио Морено, слывя за мексиканца, составляла с ним самый разительный контраст.
Черты самые простые; серые, постоянно моргающие глаза с морщинами по углам, напоминавшие глаза хищных ночных птиц; светло-русые, почти белокурые волосы; рост не выше среднего; неуклюжее и тяжелое телосложение придавало ему с первого взгляда вид скорее нормандского или бретонского матроса, чем испанского дворянина, но взгляд его был так тонок, такая природная сила угадывалась в его мускулах, что невольно следовало признать в нем человека недюжинного.
Впрочем, обращение его носило отпечаток вполне светского воспитания.
Услышав, что двери отворяются, кузины поднялись со своих лежанок, чтобы принять посетителей.
У дона Хосе Риваса брови были нахмурены, насмешливая улыбка мелькала на его губах. Казалось, он совсем не в духе.
— Здравствуйте, ниньи, — с иронией приветствовал он девушек, — я приехал, как нежный отец, навестить вас.
— Милости просим, отец, — дрожащим голосом ответила донья Эльмина.
Донья Лилия подвинула стулья.
— Я осмелился, — продолжал дон Хосе все тем же насмешливым тоном, — привести с собой своего доброго друга дона Торибио Морено, который сделал мне честь просить вашей руки.
— Отец…
— Прошу не перебивать меня, нинья. Девушка замолчала, вся дрожа.
— Извините, сеньорита, — обратился к ней мексиканец с почтительным поклоном, — ваш отец не успел договорить, что, осмеливаясь добиваться высокого счастья быть вашим супругом, я поставил при этом одно условие.
Донья Эльмина подняла голову и с изумлением поглядела на дона Торибио.
— Правда, — сказал дон Хосе сердито, — как ни нелепо это условие, я только что намеревался передать его в двух словах: дон Торибио Морено просит вашего разрешения ухаживать за вами, сударыня.
— Ведь вы не все передали, уважаемый дон Хосе, — любезно прибавил мексиканец. — Действительно, сеньорита, я добиваюсь чести быть иногда допущенным к вам, потому что при всем страстном желании сделаться вашим супругом я хочу, чтобы вы узнали меня, прежде чем отдадите мне свою руку. Все мое честолюбие в том именно и заключается, чтобы своим счастьем я был обязан вашей собственной воле.
— Благодарю! О, благодарю вас, — вскричала девушка, в душевном порыве протянув крошечную руку, которой мексиканец почтительно коснулся губами.
— Браво! — вскричал дон Хосе Ривас с холодной иронией. — Это прелестно! Клянусь вечным блаженством, мы просто вернулись к самым цветущим временам рыцарей Круглого
Стола и двора короля Артура или императора Карла Великого. Ей-Богу! Я совсем умилен.
Молодая девушка опустила голову, покраснев от стыда, и прошептала голосом едва слышным от внутреннего волнения.
— Я исполню вашу волю, отец.
— Разве о моей воле идет речь, нинья? — продолжал он со сдержанным гневом. — Я имел глупость обещать вашему любезному рыцарю, что вы вольны принять или отвергнуть его предложение, и клянусь, вы будете совершенно свободны в своих действиях; никакого влияния, даже моего, не будет между вашим робким поклонником и вами. Повторяю, вы свободны.
— Слышите, сеньорита, — вскричал дон Торибио Морено с почтительным поклоном, — ваш отец подтверждает мои слова.
— Приходится, ей-Богу! — отозвался дон Хосе, презрительно пожав плечами. — Желаете вы сказать моей дочери еще что-нибудь?
— Ничего, друг мой, разве только повторить смиренную просьбу позволить мне иногда являться к ней с визитом.
Донья Эльмина молча склонила голову.
— Ну, довольны вы теперь? — грубо вскричал дон Хосе. — Становится поздно. Пойдемте, дон Торибио, пусть девочки вернутся к своим игрушкам и куклам.
— Як вашим услугам, друг мой.
— Прощайте, ниньи.
— Разве вы не поцелуете меня на прощание, отец? — спросила девушка, робко наклоняясь к нему.
Дон Хосе холодно поцеловал ее в лоб, глядя в сторону.
— Пора ехать, — повторил он.
Мексиканец почтительно раскланялся с двумя девушками.
Посетители вышли.
У наружной двери стояли неподвижно, как статуи, человек двенадцать всадников, вооруженных копьями с развевающимися значками, под командой унтер-офицера.
Губернатор подал знак, черный невольник подвел двух великолепных лошадей в кокетливой роскошной сбруе, употребляемой в испанских колониях.
Мужчины сели на лошадей и стали во главе отряда, который тотчас двинулся вслед за ними.
