Карл Май - Из Багдада в Стамбул
Мамраш дал нам с собой в дорогу маленькие завтраки на каждого. С ними быстро управились, и я, прихватив ружье, пошел поискать что-нибудь посущественнее. Я пробродил по этому хребту около часа, так и не найдя ни одной птицы или зверька, и спустился в долину. Вдруг справа от меня раздался выстрел, за ним другой. Кто мог стрелять? Я ускорил шаги. Подойдя к лагерю, я застал Алло, Халефа и англичанина.
– А где хаддедины? – спросил я.
– Добывают мясо, – ответил Линдсей.
Он тоже слышал выстрелы и подумал, что стреляют хаддедины. Снова раздались выстрелы – два, три, за ними еще.
– Бог мой, скорее на лошадей! – закричал я. – Что-то случилось!
Мы вскочили в седла и поскакали. Алло замешкался с двумя лошадьми хаддединое. Снова грохнули два выстрела, за ними один пистолетный.
– Да там бой, настоящий бой! – крикнул Линдсей. Мы обогнули край луга, обрамлявшего речку, потом преодолели подъем, и перед нами раскрылось поле битвы, в которой нам сразу же пришлось принять участие.
На берегу в траве лежали верблюды, а рядом с ними паслись лошади. Считать, сколько их всего, не было времени. Возле верблюдов я заметил раскинутую палатку, справа на скалах – пять-шесть чужих лиц, которые оборонялись от курдов, а прямо перед нами Амада эль-Гандура, который прикладом отбивался от наседавшего противника. Рядом на земле лежал, как мертвый, Мохаммед Эмин. Думать не приходилось. Я прыгнул в самую гущу курдов и разрядил в кого-то ружье.
– Вот он! Вот он! Осторожнее с конем! – услышал я чей-то крик.
Я оглянулся и узнал кричавшего – это был шейх Газаль Габойя. Это было его последнее слово: Халеф налетел на него и выстрелил в упор. Потом произошел короткий бой, подробности которого я опускаю, хотя рукопашная схватка была жестокой. Вид мертвого хаддедина поверг нас всех в ужас. От ярости мы смогли бы противостоять и тысяче курдских копий. Я помню только, что был ранен, лошадь была ранена, гремели выстрелы, мои глаза метали молнии, и рядом со мной неизменно был верный Халеф, отражавший удары, предназначавшиеся мне. После одного выпада мой конь встал на дыбы, сбросил меня и упал на меня сверху. Больше я ничего не помню.
Первое, что я увидел, когда очнулся, были слезы в глазах моего бедного хаджи.
– Хамдулилла, он жив! Он открыл глаза! – закричал Халеф вне себя от радости. – Сиди, тебе больно?
Я хотел ответить, но не мог. Веки закрылись сами собой.
– О, он умирает!
Сквозь пелену услышал я жалобные крики и снова потерял сознание.
Дальнейшее помню как во сне. Я боролся против драконов и гигантских червей, циклопов и прочих великанов; но неожиданно все эти дикие образы исчезли, теплый воздух овеял меня, тихие звуки, как из ангельских труб, донеслись до моих ушей; мягкие, нежные руки касались меня. Сон ли это был или реальность? Я снова открыл глаза.
Далекие горные вершины светились в заходящем солнце, по равнине растекался полумрак, но было еще достаточно светло, чтобы разглядеть две женские головки, склонившиеся надо мной с двух сторон.
– А ну-ка уйдите! – раздалось на персидском.
Покрывала упали на лица, и обе женщины растворились в сумраке.
Я попытался сесть, и мне это удалось. При этом заметил, что ранен пониже ключицы. Как я потом узнал, меня задело копье. Болело все тело. Рана была тщательно перевязана, и запах, который овевал меня, я ощущал по-прежнему.
Тут подошел Халеф и сказал:
– Аллах керим! Он вернул тебя к жизни!
– Как тебе удалось выкрутиться, Халеф? – спросил я слабым голосом.
– Очень благополучно, сиди. У меня огнестрельная рана в бедре, пуля прошла насквозь.
– А англичанин?
– У него оцарапана голова и отрублены два пальца на левой руке.
– Бедный Линдсей! Дальше!
– Алло тоже досталось, но он не потерял крови.
– Амад эль-Гандур?
– Он не ранен, но потерял дар речи.
– А его отец?
– Убит. Мир праху его!
Он замолчал, и я тоже. Сообщение о смерти старого товарища поразило меня. После долгого молчания я спросил Халефа:
– А как с моим вороным?
– Его раны болезненны, но не смертельны. Но ты еще не знаешь продолжения. Рассказать?
– Пока не надо. Я попытаюсь дойти до остальных. Почему я лежу отдельно от других?
– Потому что жены перса хотели тебя перевязать. Он, должно быть, весьма предприимчивый и богатый человек. Мы развели огонь, ты там увидишь.
Подъем причинил мне некоторую боль, но с помощью Халефа мне удалось пройти какое-то расстояние. Рядом с тем местом, где я лежал, горел костер. Длинная фигура англичанина поднялась мне навстречу.
– Вот и вы, мистер! Вы совершили такой полет, у вас железные ребра. Мы уже мысленно вас похоронили.
– Как у вас? Забинтованы голова и рука…
– Шрамик на том месте, где френологи предполагают наличие ума. С волосиками и кусочком кости пришлось расстаться. Да уж. Да еще пару пальцев долой, но это так, мелочь.
Рядом с англичанином возле костра стоял еще некто – мужчина гордого вида и внушительного роста. На нем были красные шелковые штаны, белая рубашка из того же материала и длинная, до колен, узкая куртка. Поверх нее было накинуто нечто вроде покрывала темно-синего цвета. На бедре висела дорогая сабля, а рядом сверкали золоченые рукоятки двух пистолетов, кинжала и короткого меча. На ногах красовались сафьяновые сапожки для конной езды, а на голове – знаменитая персидская шапочка из меха барашка, вокруг которой была обернута бело-голубая шаль.
Он подошел ко мне, поклонился и сказал:
– Господин, я хочу сделать тебе комплимент.
– Благодарю тебя, – ответил я, так же учтиво поклонившись.
– Эмир, ты геройски вел себя в бою!
– Господин, ты тоже герой!
– Я твой друг.
Мы пожали друг другу руки, потом он вежливо произнес:
– Твое имя мне известно. А меня называй Хасан Арджир-мирза и считай меня своим слугой.
У него был титул «мирза»[10], который в Персии дают обычно принцам, так что он был важной персоной!
– И меня прими в свое услужение! – учтиво ответил я.
– Эти восемь человек – мои люди, ты познакомишься с ними. – И он указал на восемь мужчин, спокойно стоявших в стороне. – Ты глава лагеря. Садись.
– Я подчиняюсь твоей воле, но позволь вначале проститься с моим другом.
Неподалеку от костра лежало тело Мохаммеда Эмина. Возле него сидел, сложив руки без движения, сын Амад. Я подошел к нему. Шейх был убит пулей в лоб, и его белая борода была залита кровью. Я склонился над ним, сердце мое сжалось от боли. Потом положил Амаду руку на плечо:
– Амад, я с тобой.
Он не ответил и не пошевелился. Я пытался всеми силами отвлечь его – все напрасно. Боль и страдания превратили его в статую. Я вернулся к костру, чтобы сесть рядом с персом. Но тут же споткнулся об угольщика, лежавшего на животе и тихо стонавшего.
