Александр Маро - Аластор
Впрочем, торговцы зачастую были и сами ловки в подобных операциях, иной раз вызывая удивление даже у самых беспринципных городских толстосумов. Одни были богаты, другие неистово стремились к этому – но и те и другие встречались у окрашенной в золото короны в надежде приобрести более, чем удастся потерять.
К центральным воротам вела старая дорога черной лентой бегущей вдоль бесконечных, удобренных нищим населением провинции, полям – с полевыми блокпостами и пограничной стражей. Она была и шире, и оживленней, чем та, по которой нынче тянулась дедова телега. Но пошлина, которую, не стыдясь, драли городские власти, сводила на нет все усилия Александра Ивановича, обогащая его лишь жалкими крохами, которые нет-нет, да и перепадали в особо бойкие дни базарной торговли. Здесь же давно знакомый отработанный годами механизм – с прикормленными чиновниками, опасной дорогой и потешной охраной в виде старого молчаливого Цыгана.
Наверное, подобные мысли посещали и Александра Ивановича, ибо он сделался совсем хмурым и, казалось, окончательно слился с угрюмой, чернеющей в опустившихся сумерках грядой. Словно чувствовал что-то; тревожно озирался по сторонам и вслушивался, ловя каждый вспыхнувший в глубине нависающих скал звук.
Вновь задребезжал фургон, под колесом хрустнул мелкий камень, и тихий треск, чуть всколыхнув тишину, вдруг взорвался громким и протяжным звуком выстрела. Вскрикнув, Цыган опустил голову, будто провалившись в глубокий, беспамятный сон и, беспомощно опустив руки, тихо повис на козлах.
– Санька, ложись! – гортанно крикнул дед и, схватив измочаленную плеть, резко хлестанул бичевой по тощему хребту старой клячи. Ошарашенное животное безумным галопом кинулось вперед; гужи страшно затрещали, фургон весь заиграл, издавая громкий срежет, а разложенный по сундукам и коробкам нехитрый скарб загромыхал, с шумом обваливаясь на пол. Сашка едва удерживался сам; вдавив голову в плечи и вцепившись одной рукой в металлический прут согнутый в нехитрую ручку, он, чуть живой от страха, слышал, как надрывно скрепят разболтанные колеса, перелопачивая тело грубой дороги, и как прошивают прохладный ночной воздух громкие звуки выстрелов, совсем рядом с тряпичным тентом фургона. Еще мгновение, и, казалось, измученная Алаида наконец вырвет их из плена разверзнувшегося ада, оставив позади этот чудовищный ночной кошмар, но страшный, поднявшийся будто из самой глубины земли грохот враз оборвал все надежды.
Старая изъеденная оводами лошадь, то ли не выдержав бешеного ритма, то ли скошенная одной из пуль, пущенной из холодного мрака, кубарем покатилась по пыльной дороге, чуть не перевернув на ходу фургон и с треском изломав упряжь. Грохот, лязганье, скрежет – все перемещалось в единой клокочущей какофонии, задрожало и тут же исчезло.
Сашка пришел в себя, только когда клубы пыли окончательно осели в жгучей и промозглой темноте. Он попытался приподняться, но знакомый, чуть приглушенный голос, одернул:
– Лежи тихо, – хрипло процедил дед, прижавшись спиной к опрокинутому бочонку вина.
Его напряженное, в ссадинах лицо мучительно выгрызало из тревожной пустоты глухой ночи звук тяжелых шагов. Дед прислонил палец к губам, давая понять, что нужно лежать тихо, и еще крепче сжав гладкое цевье винтовки, взял под прицел замшелую занавеску, прикрывающую полукруглый, вытянутый в арку вход в фургон. Сашка замер и весь превратился в слух.
Отдаленный шорох шагов неспешно наполнял безликое пространство звуками. Их было множество, они рождались будто из глубины, с самых пиков серых остроконечных скал, и медленно стекались к подножию. И вдруг среди них выделился один, самый отчаянный и жадный, заглушивший все остальные. Шумный топот чьих-то ног, неразборчиво и спешно гремящих по серым скальным жилам, в одно мгновение скатился вниз и тут же подскочил к фургону. Время будто остановилось в жутком предвкушении катастрофы; Сашка отчетливо слышал горячее дыхание деда, видел его глаза, застывшие от накатившего напряжения, и чувствовал, как в холодном воздухе тяжелеет непроглядная бездонная ночь. Она будто кралась к куску пыльной ткани, отделявшей салон фургона от внешнего мира, медленно и тихо, скрывая в себе всякое присутствие. Секунда, две, три… и вдруг резкий порыв сдернул ее в сторону, оголив заросшее густой щетиной темное лицо.
– Эх… да тут есть на чем руки погреть! – возбужденно прокатился по тишине сиплый голос.
Едва только незнакомец занес ногу, изготовившись запрыгнуть внутрь, как громкий хлопок выстрела с шумом сбросил его обратно. За фургоном послышалась какая-то возня и приглушенное шарканье ног. Дед щелкнул винтовкой и немеющими пальцами попытался наскоро снарядить ее патронами – но гулкий игольчатый звук, будто кнутом разрезав воздух, обрушил онемевшую руку на пол. Александр Иванович опрокинул голову на пахнувший свежей древесиной бочонок, и пульсирующее от стресса сознание навеки погасло, потушив живую искорку его глубоких глаз.
Сашка не выдержал. С отчаянным криком он кинулся к деду, простирающим застывший взгляд к глубинам вечного мира и с тихим, будто просящим за что-то прощения лицом.
– Деда, деда… – сквозь слезы кричал перепуганный мальчик, но Александр Иванович спокойно сидел рядом, упершись спиной на бочонок сухого вина, и ничего не слышал. Остекленевшие глаза навеки застыли в схлынувшем мгновении, лицо разгладилось и как-то посветлело – стало неестественно спокойным.
– Ну же, деда, ну… – Сашка обнял обмякшее тело старика и что-то бессвязно шептал ему – самому родному на свете человеку. Что-то просил, о чем-то умолял, стирая слезы о мягкую щеку деда, – но тот уже ничего не слышал.
Вдруг чья-то рука с силой схватила его за шиворот и отшвырнула в сторону.
– А вот и щенок! – хрипло процедил высокий, крепкий бородач в военной заношенной форме. Его серое, безликое лицо ощетинилось хищной улыбкой, оголив прореженный ряд кривых зубов, и злобно застыло у Сашки над головой.
– Что, дед, отстрелялся?
Он презрительно ткнул дулом автомата Александра Ивановича и криво усмехнулся.
– Теперь воевать придется на небесах.
Взбешенный нечеловеческой подлостью Сашка вскочил на ноги и словно затравленный волчонок кинулся на обидчика, но бородач был к этому определенно готов. Не церемонясь, он пнул ногой налетевшего на него мальчишку, и тот волчком откатился в сторону.
– А ну тише, пацан! – зло выпалил он.
Но Сашка, задыхаясь от злобы и уже ничего не чувствуя, снова ринулся вперед, скрепя зубами и тяжело неразборчиво мыча. Резкий порыв, впрочем, тут же был остановлен парой крепких рук, схвативших его за шею и в одно мгновение сваливших на пол.
– Успокойся, щенок, а то все кости переломаю! – зарычал, чей-то голос, крепко прижав его к дощатому полу.
Сашка сопротивлялся изо всех сил, старался выбиться и, сжав зубы, лягался ногами – но железная хватка крепко держала его почти в полном оцепенении.
– Ха… ловкач! – натужно процедил незнакомец, сопя и старательно накручивая тугую веревку. Та, словно змея, медленно ползла вверх; сначала сдавливала ноги, затем прижимала к телу уже онемевшие от бессилия руки и, окончательно покончив с начатым, обвив несколько раз тяжело вздымающуюся грудь, застыла на спине крепким, въевшимся в позвоночник узлом.
– Вот так-то лучше! – удовлетворенно прошипел один из налетчиков.
– Ты смотри-ка, – бросил, оскалившись, бородач, – а пацан-то боец!
– Ага, – угрюмо согласился второй, – как и его дедуля. Старый черт отправил Рыжего на небеса. А ты, как мне помнится, говорил, что дело тут совсем простое. Гроша ломаного не стоит…
Он недовольно хмыкнул:
– От таких дел наше сообщество сильно поредеет.
– Да неужели! – яростно взревел бородач. – А ну-ка, посмотри вокруг, да повнимательней! Что ты здесь видишь?!
– Кучу всякого хлама, – лениво отбарабанил голос.
– Да! А вот я вижу совсем другое… Старая, ободранная телега. На ней двое дедов с доисторической винтовкой. Да семилетний пацан. И из всего этого вам удалось слепить отчаянный налет на какой-нибудь Национальный банк Республики. Да вы ребята, просто девочки, если в таких делах умудряетесь схлопотать пулю!
Голос замолчал, видимо, мысленно согласившись с приведенными доводами, и тут же переродился в озадаченное шмыганье носом.
– Ладно, – выдохнул бородач. – Пацана в машину! И аккуратней, не помните бока молодцу.
– А барахло? – озадачился голос.
– Оно ваше!
Бородач щелкнул затвором и в три прыжка покинул пыльный салон фургона, в котором и помещался, в общем-то, с трудом.
Сашку, словно мешок набитый картошкой, выволокли наружу и, взвалив на плечи, потащили куда-то вглубь бескрайнего ночного мира. Над фургоном уже вовсю суетилась в животном возбуждении группа людей, разодетых в пыльную униформу; о чем-то живо говорили, бряцали оружием и грубо обругивали опасное ремесло бандитской жизни. Совсем скоро они исчезли где-то в глубине бездонного мрака, стерлись голоса и шорох беспокойной возни, и лишь тихое шарканье ног, отдавая слабым эхом в нависающих мрачных скалах, нарушало покой разлитой на земле ночи.
