Рафаэль Сабатини - ПСЫ ГОСПОДНИ
Он простил бы сэру Джервасу его грубые выпады, но тогда обвинение в трусости, брошенное сэром Джервасом, оказалось бы справедливым, а обвинения в трусости он не мог простить, ибо оно наносило урон его чести. И потому, желая избежать непростительного позора, он согласился дать удовлетворение сэру Джервасу Кросби, и то потому лишь, что дон Педро не сомневался в исходе дуэли и был полон решимости использовать свое оружие лишь в целях самообороны, чтобы сделать дуэль безрезультатной. И он продемонстрировал мастерство владения оружием не ради хвастовства, а ради того, чтоб его смелость впредь не подвергалась сомнению, если ему вздумается уклониться от дальнейших поединков, которые, возможно, будут ему навязаны.
Речь дона Педро звучала убедительно, а манера изложения фактов была безупречна в своей скромности. Но ее светлость, казалось, не была расположена к милосердию; вынужденная признать, что аргументы, приведенные доном Педро, ее убедили, Маргарет сохранила холодный и отчужденный тон, и в последующие дни держалась отчужденно. Она больше не заботилась о том, чтобы развлечь своего гостя. Предоставленный сам себе он отныне в одиночку предпринимал долгие прогулки и упражнял свой ум, беседуя о сельском хозяйстве и лесоводстве с Фрэнсисом Тревеньоном, в то время как Маргарет отправлялась на верховые прогулки с Питером и Розамунд Годолфинами или принимала их и других гостей на своей половине, не приглашая испанца.
Три дня тянулись для дона Педро мучительно долго. Когда они встретились за столом, Маргарет отметила его унылый вид. Она была довольна, что он страдает, тем более что следствием поражения на дуэли явилось то, что сэра Джерваса больше не видели в Тревеньоне. Если бы Маргарет оценила в полной мере страдания дона Педро, все могло бы сложиться иначе. Но она была к нему несправедлива, расценив грусть, отражавшуюся на его бледном лице и в глазах, как лицемерную уловку, приличествующую случаю.
Но страдания дона Педро были искренни, и грусть, с которой он смотрел на Маргарет, шла из глубины души.
Взаимное притяжение противоположностей неизбежно, и дон Педро, типичный смуглолицый сын Испании, волею судьбы близко узнавший высокую девушку с золотыми волосами, нежным, точно яблоневый цвет, румянцем, бездонными голубыми глазами, глядевшими на мир открыто и спокойно, конечно же, должен был полюбить Маргарет. Она была разительно несхожа не только с томными, беззаботными, непросвещенными женщинами его родной Испании, но и с любыми другими женщинами Европы. Свобода, ее естественное достояние с самого детства, наделила ее одновременно искренностью и силой духа, защищавшими ее девичество надежнее зарешеченных окон и бдительной дуэньи. Ее невинности не сопутствовало невежество, искренности – дерзость, скромности – жеманство. Она могла свести с ума своей красотой, не пытаясь очаровать поклонника. За всю свою жизнь, за долгие странствия дон Педро не встречал еще женщины и вполовину столь желанной, чье завоевание стало бы для него источником большей гордости. И ведь их отношения складывались так хорошо и многообещающе до этой злополучной дуэли с сэром Джервасом Кросби. Теперь дон Педро уже не презирал, а ненавидел его.
Итак, три дня он томился в одиночестве, на которое его обрекла Маргарет. На четвертый день к вечеру произошло нечто, вернувшее ему центральное место в ходе событий, как всегда, когда он был их участником.
Они сидели за столом, и слуга доложил, что джентльмен – иностранец – желает видеть дона Педро. Испанец, извинившись, поспешил в холл.
О значении в обществе дона Педро де Мендоса и Луна можно было судить по безотлагательности, с которой принялся выполнять его поручение адресат в Нанте. Скорость была почти фантастической: через восемнадцать дней после отправки письма в Нант ответ был доставлен в поместье Тревеньон.
Дон Педро, поспешно явившийся в просторный серый холл, замер от неожиданности при виде ждавшего его человека. Он был похож на матроса – загорелый, крепко сбитый, чернобородый в домотканной одежде и высоких сапогах. Под мышкой он держал большой пакет, обернутый парусиной. Поклонившись испанцу, он представился по-французски:
– К вашим услугам, монсеньор. Я – Антуан Дюклерк из Нанта.
Дон Педро нахмурился и чопорно выпрямился.
– Как же так? Я думая, дон Диего сам сюда пожалует? – спросил он надменно. – Со мной перестали считаться?
– Дон Диего прибыл самолично, монсеньор. Но ему было бы неблагоразумно высадиться на берег.
– Так он стал благоразумным, да? – усмехнулся дон Педро. – Ну, ну. А вы кто такой?
– Я хозяин брига, ходившего за ним в Сантандер. Дон Диего ждет ваше превосходительство на бриге. Мы бросили якорь в двух милях от берега. Все готово к тому, чтобы принять вас на борт этой ночью. В бухте под скалой ждет лодка с полдюжиной крепких гребцов из Астурии.
– Из Астурии? – переспросил приятно удивленный дон Педро.
– По приказу дона Диего мы наняли испанскую команду в Сантандере.
– Ага! – дон Педро подошел поближе к французу. – А где же выкуп?
Тот протянул ему сверток.
– Он здесь, монсеньор.
Дон Педро взял сверток и подошел к окну. Он сломал тяжелые сургучные печати, вспорол кинжалом парусину и извлек длинную шкатулку из слоновой кости. Он поднял крышку. На подушке из пурпурного бархата покоилась нить безупречного переливающегося жемчуга, каждая бусина была величиной с воробьиное яйцо. Дон Педро взял ожерелье в руки, оставив шкатулку на диване возле окна.
– Дон Диего угодил мне, – произнес он наконец. – Так ему и скажите.
На лице моряка отразилось недоумение.
– Но разве вы, ваше превосходительство, не скажете ему это сами? Лодка ждет…
– Сегодня – нет, – прервал его дон Педро. – У меня не остается времени, чтобы собраться. Ждите меня завтра, когда стемнеет. К тому времени я буду готов.
– Как будет угодно вашему превосходительству. – В голосе Дюклерка прозвучало беспокойство. – Но отсрочки опасны, монсеньор.
– Жизнь всегда полна опасностей, мой друг, – с улыбкой обернувшись к французу, сказал дон Педро. – Стало быть завтра, когда стемнеет, в маленькой бухте, где ручей впадает в море. Да хранит вас Бог.
Дюклерк поклонился и ушел. Оставшись один, дон Педро с минуту постоял в нерешительности, держа на ладонях бесценное ожерелье, любуясь перламутровым блеском жемчужин, их радужной переливчатостью в лучах заходящего осеннего солнца. Он едва заметно улыбнулся, представив, как будет дарить ожерелье Маргарет. Наконец он легонько связал шелковые нити и вернулся в столовую.
Его светлость и Фрэнсис уже ушли, и Маргарет сидела одна на диване у окна, глядя в цветник, в котором почти все цветы уже отцвели. Она посмотрела через плечо на вошедшего дона Педро, но он держал руки за спиной, и она не увидела ожерелья.
