Александр Барченко - Из мрака
— Был.
— И… говорили?
Председатель устало и криво усмехнулся. Адвокат подхватил:
— By Jove! Разве же может быть об этом речь? Надо быть годовалым ребёнком, безнадёжным идиотом, чтобы не понять такой простой вещи… Я объяснял ей битый час. Знать ничего не хочет. Через неделю, или в суд, в суд… Это помешательство, дорогой сэр.
— В суд? — председатель усмехнулся ещё угрюмее. — Чего же надеется она добиться в суде?
— Святой Антоний! — сын ирландского патера даже всплеснул руками. — Да я же говорил этой фурии благороднейшим чистым языком старой Англии, что суд расхохочется над ней, что вы имеете право полгода не показать ей ни пенса… Знать ничего не хочет.
Хозяин долго молчал, внимательно разглядывал намокший лоб, запотевшие очки взволнованного юриста, спросил негромко, раздельно, настойчиво:
— Это… шантаж?
Белобрысый юрист змеем свился в поместительном кресле. Даже портфель упустил с колен. Поперхнулся, побагровел, уронил очки, взбросил их на лоб, не вытирая, заголосил плачущим голосом:
— Дорогой сэр, клянусь Юпитером… Разве может быть речь? Такое страшное слово… Я лично ничтожнейшее передаточное орудие. Я мог бы ответить, если бы я знал, если бы я знал что-либо сам.
Удалось наконец поймать бегающий взгляд адвоката. Адвокат Ларсон именно «знал» что-то, но было очевидно, что за усвоение этого знания он получил столько же, сколько за обязательство такового не обнаруживать.
Дело было ясно. Взгляд небрезгливого юриста окончательно подтвердил смутное подозрение, вспыхнувшее ещё вчера, у вдовы, и окрепшее после обеда на очередном собрании пайщиков.
Дело ясно.
Смит подержал адвоката ещё с минуту под пристальным взглядом, постучал карандашом по бювару, устало и холодно сказал:
— All right. Будет сделано распоряжение.
— Распоряжение? — голос Ларсона звучал явным недоверием.
Председатель прибавил сухо:
— Могу быть вам полезен ещё чем-нибудь?
— Но… дорогой сэр. Я… я обязан осведомить свою клиентку.
— Я вам ответил достаточно определённо.
Адвокат похлопал ещё минуту растерянными недоумевающими глазами, стыдливо спрятал за спину руку, дав ей предварительно повисеть в воздухе в тщетном ожидании прощального рукопожатия, исчез за дверью с видом собаки, неожиданно ощутившей на челюстях намордник.
Хозяин остался один.
Откинулся на спинку кресла, задумался, машинально пощёлкивая по борту стола разрезным ножом — небольшим отточенным слоновым бивнем.
Дело ясно.
Смутное, тогда ещё бесформенное, подозрение закопошилось у него в первый раз на перроне вокзала под странным, жестоко-любезным, глумливо-сочувственным взглядом вдовы.
Потом эта безобразная сцена в отеле. Эти вопли, всхлипывания, бабий плаксивый тон, эта необъяснимая тупость, нежелание слушать никаких резонов… И через минуту сухие глаза, вежливо-бессодержательная болтовня, восхищение его дочерью. Очевидно, всё инсценировано с намерением.
Кто-то стоит за подлой бабой, кто-то руководит.
Наверное, организована целая компания против него. Возможно, участвуют капиталисты с архипелага, которым он наступил на хвост своим выпадом с ликвидацией забастовки. Разве он мог проследить, с кем водилась эта тихоня, быть может, ещё при жизни старика Абхадар-Синга?
Прохвосты выбрали удачный момент — он погиб.
Угроза судом — явный шантаж. Противники знают не хуже его, что суд не присудит ни фартинга раньше полугода. Здесь бьют на скандал.
Газеты тотчас ухватятся за патриотическую тему — ведь он натурализованный британец. Брошенное вскользь, между строк, словечко о том, что он, Смис, бывший Сметанин, когда-то сосланный на каторгу по обвинению в убийстве родного брата, бежавший из Сибири, — и… паника. Паника поголовная среди клиентов всех предприятий, во главе которых стоит его имя.
Безусловно. Вчера, на бирже, уже шептались, он видел отлично. Он знает лучше, чем кто-либо, этот неуловимый шелест в кулуарах, словно протиснулся в окна осенний ветер, и под холодным дыханием его лица внезапно бледнеют, испуганно округляются глаза, зябко подёргиваются плечи и… и умирают в одну минуту дела, кормившие сотни тысяч людей.
Потребуют вклады, закроют текущие счета, и то, что теперь можно уладить в два-три месяца, отодвинется на год и дальше.
Кто-то настойчиво, умело агитирует. Вчера, на собрании, ему, к словам, к кашлю, к улыбке которого прислушивались прежде с затаённым дыханием, пришлось пустить в ход все силы, чтобы провести ассигновку в несчастных четыреста тысяч. И то, если бы не Саммерс… Честный малый! Нет, что ни говори, всё-таки слово «джентльмен» родилось в Англии, там и останется. Дине вскружил голову этот мальчишка. Да, он мил и честен. Пожалуй, талантлив… Но разве же это мужчина? Разве это ум, личность? Эх, сына бы, сына ему, старику, сына такого, как Саммерс. В самые рискованные минуты он спокоен, уверен, когда рядом эта железная фигура с бесстрастным, холодным, сухим, но умным лицом.
By Jove. Спроси он сейчас у него ордер на весь его вклад, разве дрогнет эта сухая аристократическая рука с печаткой на мизинце, печаткой, что тискала когда-то восковые печати рядом с Ричардом III?
Бесполезно. Эти полтора бумажных миллиона не спасут его. На их реализацию понадобятся те же недели и месяцы.
Есть выход…
Председатель треста повернулся.
Вот глядят на него со стены знакомые большие глаза. Тот же овал бледного лица, что у Дины, та же грустная черта между бровей. Только тяжёлые пышные волосы уложены скромной старомодной коронкой, да узкий белый воротничок — таких не носят теперь — выпущен из ворота платья с узкими плечами. Нет, жена не дала бы ему сына, подобного Саммерсу. То же восковое сердце, что у Дины, тот же характер, тот же дикий, жалкий, болезненный страх перед золотом. Разве не половину колоссального состояния первого мужа бросила она на освобождение его самого из Сибири? Разве потери на первых шагах его новой карьеры здесь, в Индии, огорчали её? Э… да что вспоминать! Устал он. Даже в минуты подъёма, в минуты блестящего успеха его начинает охватывать утомление. Ему ли бороться теперь? Ему ли выдерживать натиск молодых организованных сил, эти потоки грязи, плевки, что польются на его имя через каких-нибудь полгода?
У него уже давно пошаливает сердце. На самом деле… Почему не хватит его припадок сейчас, здесь, в кресле? Всё было бы спасено. Никому не пришло бы и в голову требовать расчёта раньше законных сроков. Победителей и мёртвых не судят. Само правительство тотчас заткнуло бы рты негодяям. Отчётность в блестящем порядке, нигде ни сучка ни задоринки, недаром он целый месяц в последнее время работал ночами. Баланс безукоризненный. Наличность вложена в дело на островах, в дело, гарантированное правительством. Официального требования, требования через суд, через нотариуса, он не получал. Частные визиты поверительного ходатая не обязывают ни к чему.
