Джеймс Тейбор - Глубокая зона
– Мама?.. Ты… что?.. – И опять задремал.
Стилвелл положила ладонь на мускулистое плечо, мягко сжала. Он открыл глаза и на этот раз узнал ее.
– А, док. Как вы? Мне тут снился сон…
– О маме?
Его брови поползли вверх.
– Откуда вы знаете?
– У врачей есть одна способность, сержант. Мы можем читать мысли.
Он хмыкнул.
– Ладно вам, док. Наверное, я болтал во сне. Хотя мы, сиу, знаем, что медики и впрямь обладают особым даром. В детстве я такое видел в резервации. Фантастика…
Он закрыл глаза, закашлялся, и Стилвелл услышала легочный хрип в его груди. Все бы отдала, только бы иметь этот особый дар.
– Как мои дела, док?
Бигхок смотрел отважным взглядом, но в его глазах она видела страх.
– Вы молодец, сержант. Антибиотик, о котором я давеча рассказывала, замедляет рост бактерий.
– А лекарства нет, верно?
– Пока нет. Все государственные лаборатории работают день и ночь. Ученые найдут лекарство. Поверьте мне.
– Я верю, мэм. Кому-кому, а вам – точно.
Слова Бигхока, будто копьем, пронзили сердце Леноры. Она единственная давала этому милому молодому человеку надежду избежать долгой, мучительной смерти. Но несмотря на свои подбадривающие слова, Стилвелл вовсе не была уверена, что правительству удастся найти средство против АКБ. Сейчас она вообще ни в чем не была уверена.
Два часа спустя, еле живая от усталости, Ленора пришла в свой кабинет-каморку, закрыла дверь и включила ноутбук – нужно было сделать еще кое-что, прежде чем на час забыться сном. Во время последнего перерыва в работе Стилвелл отправила сообщение сыну и мужу. Сейчас, чтобы не терять драгоценные минуты, она писала, сокращая слова:
привет. как ты? тут оч. холодно дождей нет прости что мало пишу, оч. занята. звонила родителям? Черкни пару строк.
СЕС.
Письмо было коротким: за много лет работы она успела узнать, что пройдет цензуру, а что – нет. Никаких упоминаний о боях, районах расположения, ни слова о потерях, нехватке снабжения или моральном духе. Обычная пустая болтовня. Хотя бы так. Вдруг на этот раз сестра откликнется. Уже давно Мэри не отвечала на письма, однако Стилвелл была не из тех, кто опускает руки. Она сохранила сообщение в папке «Исходящие» вместе с другими сообщениями, которые не могла отправить с тех пор, как начался кошмар с АКБ.
12
Утром того дня, когда Халли с командой вылетели с авиабазы Эндрюс в Рейносе, в кабинете Лу Кейси Дон Барнард налил себе крепкого черного кофе, отхлебнул глоток и сморщился.
– Ну и отрава…
Кейси, в мятых хлопчатобумажных брюках, поношенных мокасинах и клетчатой рубашке, поднял чашку.
– Флотский кофе. Не дает мозгам уснуть.
Барнард знал о пристрастии приятеля к «флотскому кофе». Раньше тот жил в Аннаполисе и провел пять лет на действительной военной службе, пока не понял, что микробиология ему ближе, чем ядерные технологии. Уволился из ВМС, защитил докторскую, занимался частным предпринимательством, пока не возникло стойкое отвращение, а затем пришел в ЦКЗ, где и трудился вот уже более двадцати лет. Большую часть этого срока он работал с Барнардом. Друг к другу они относились скорее как братья, нежели как начальник и подчиненный.
– По твоей милости мы столько работаем, что помогает только такой.
– Я знаю, и мне жаль.
Барнард достал трубку, повертел в руках, снова сунул в карман жилета.
– Мы на пределе. И дальше, судя по всему, будет только хуже. Тем не менее остановить этот кошмар под силу, наверное, только нам.
Кейси махнул рукой:
– Не часто выпадает шанс поворчать на тебя.
– А как вы, Эвви? – обратился Барнард к Эвелин Флеммер, третьей персоне в тесном кабинете Кейси.
– Я из тех, кто ненавидит спать, сэр. Терпеть не могу терять время в забытьи. Спасибо, что спросили, но со мной все в порядке.
Когда при первой встрече Флеммер назвала его «сэр», он со смехом отмахнулся от столь почтительного обращения. Она покраснела, и у него возникло впечатление (которое со временем ничуть не уменьшилось), что она очень застенчива. «Простите. С привычкой трудно бороться. Мои родители были очень щепетильны в вопросах хорошего тона, сэр», – сказала Эвелин, вздрогнув от последнего невольно вырвавшегося «сэр». Барнард, который сам вырос в Вирджинии, знал, что некоторые родители в южных штатах все еще воспитывают детей как в старые времена, учат почтительно относиться к старшим и вообще проявлять любезность ко всем людям – что само по себе не так уж плохо. При таком воспитании слова «сэр» и «мадам» возникали в речи практически рефлекторно. «Понимаю, – сказал он и спросил: – Вы, часом, не с юга?» – «Ну… в каком-то смысле, сэр. С юга Оклахомы». Барнард улыбнулся и больше об этом не заговаривал.
Эвви Флеммер была одной из лучших научных сотрудников Кейси. Возможно, даже лучшей из всех, кто на него работал. Невысокого роста, плотно сбитая, она одевалась – насколько мог судить Барнард – исключительно в «Джей Си Пенни»[25]. Сегодня на ней было коричневое платье длиной ниже колен и всегдашние удобные черные туфли без каблуков. Она не красилась, каштановые волосы стригла коротко, чтобы не тратить время на сушку и укладку. Улыбка редко озаряла лицо Эвелин, а ее смеха Барнард и вовсе ни разу не слышал. Впрочем, назвать ее злой или циничной язык не поворачивался. Просто очень, очень серьезная.
Барнард знал, что темноглазой Эвелин Флеммер тридцать восемь лет, что она не замужем, живет одна. Ее бледная кожа свидетельствовала вовсе не об ирландских корнях, как в случае с Кейси, а о том, что почти каждый час бодрствования она проводит в лабораториях УПРБ.
Через несколько месяцев после ее появления Барнард все больше стал беспокоиться о том, что она практически не выходит из лабораторий, и однажды поинтересовался у Кейси о жизни девушки вне УПРБ. «Какая жизнь? – пожал плечами тот и добавил: – Сперва мне тоже было за нее тревожно, Дон. Но, думаю, Эвви больше всего на свете нравится заниматься наукой. Я за ней приглядываю, у нее все хорошо».
– Завидую вам, – сказал теперь Барнард, поднимая чашку. – Я чувствую себя разбитым, если не посплю часов шесть-семь. А лучше восемь.
– Черт возьми, Дон, мы были такими же в молодости, живыми и энергичными, как Эвви, – отозвался Кейси, похлопывая Флеммер по плечу.
Та покраснела. Барнард знал, что у Кейси и его жены, Адель, никогда не было детей. Как истинные католики, они очень страдали от своего бесплодия. Поэтому Лу имел склонность опекать некоторых более молодых людей, работавших под его началом. Отцовские чувства к Эвви Флеммер он скрывать и не пытался.
