Николай Романов - Встреча с границей
Правда, от нас со Стручковым требовалось пока немногое: ознакомиться с участком границы и присмотреться к действиям старослужащих.
* * *Шагаем молча, гуськом. Впереди сержант Гришин. За ним — Стручков, ефрейтор Железняк, я. Замыкает шествие рядовой Чистяков. Мне нравятся мои спутники, за исключением, конечно, Петьки. Сержант явно подражает капитану Смирнову. Та же спокойная, неторопливая речь, внимательный, приветливый взгляд. Лицо широкое, доброе, с немножко приплюснутым носом. Он не выпячивает свою власть, как старшина Аверчук на учебном пункте, не напрягает голос, но все его распоряжения выполняются беспрекословно.
Ефрейтор Железняк подвижной, непоседливый, щеголеватый, с угловатыми скулами и живыми, насмешливыми глазами. Рядовой Чистяков — полная противоположность Железняку. Медлительный, молчаливый, угрюмый и громоздкий, как скала. Наверное, про таких говорят: «Пушкой не прошибешь».
Холодноватый, бодрящий рассвет. Справа, по ту сторону границы, небо уже очищено от звезд. Горизонт набухает сочно-золотистыми облаками. Солнце начинает выдавать свою первую плавку. А впереди дыбятся черные, расплывчатые силуэты гор. Сейчас они — мертвые, однотонные, потерявшие свои дневные очертания — пугающе-неприветливы. Прямо на нас наползает темно-серый отрог, напоминающий лежащего сытого пса с вытянутыми передними лапами. На одну из этих лап круто взбирается наша тропа. Пограничная река петляет где-то справа.
Для Стручкова молчание хуже всякого наказания. Он мирился с ним только в тех случаях, когда не знал заданного урока. Сейчас же решил удивить нас своими познаниями в следопытстве. Начал разглагольствовать, сколько раз надо было пройти пограничникам, чтобы выбить эти тропы. Ефрейтор Железняк не очень деликатно поправил его:
— Эти тропы не пограничные, а козьи. Посмотри на эти выбитые следы. Разве они похожи на твои копыта?
— А что, здесь козы водятся?
— Не только козы, а и еще кое-кто, например медведи.
Петька не мог понять, всерьез с ним говорят или разыгрывают.
— Чем же они здесь питаются?
— А вот зазевайся ночью — враз узнаешь. — И Железняк продекламировал: — «Крестьянин ахнуть не успел, как на него медведь насел».
— Прибереги свои стишки, для будущих деток, — обиделся Петька и замолчал.
Впрочем, замолчал он не только от обиды. Все настойчивее давала о себе знать крутизна. Сержант через каждые пять шагов делал шумный выдох. Я старался подражать ему, но то и дело сбивался с темпа. Чем выше, тем шаги становились реже, а дыхание чаще. Наплывшая с востока парная дымка рассвета отбеливала вершины гор. Правда, голова сыто дремлющего пса, по лапе которого мы все еще поднимались, оставила нам для обозрения лишь небольшую часть хребта.
Позавтракали торопливо: не выдерживали графика движения. Сержант тактично говорил «мы», но все понимали, к кому это относилось. Стручков еще на первом привале заспорил с ефрейтором Железняком, доказывая, что поднялись на минуту раньше назначенного времени. Позолота с его утреннего настроения спала. Выражение лица было кислое-кислое.
Окаменевшее тело исполинского бульдога осталось внизу. Мы поднимались по крутому откосу из слоистого известняка. Этот откос напоминал полуразрушенную лестницу без начала и конца. В расщелинах ступеней гнездился колючий кустарник. Он впивался в колени, цеплялся за сапоги. Каждый выступ приходилось брать с трудом. Смотрю, как идут другие. У каждого своя походка, своя выдержка. Гришин только еще громче, еще натужнее продувает легкие. Чистяков сзади скрежещет железными подковами, словно выворачивает камни. Стручков бредет, как обреченный. Вот он запнулся за ступеньку, сорвал зло на черте и на его матери и сел. Железняк остановился около него.
— Так... А еще не вечер!
— До вечера шестом не достать, — не понял Петька.
Старший группы объявил перекур...
Все резче оскал горных пород. Лестница кончилась. Ее верхние ступени будто кто нарочно раскидал, разворочал. Плиты то стоят торчком, то кренятся набок, то угрожающе разевают пасть. Обойти их не всегда удается, приходится подниматься вверх с помощью товарищей. Вот зачем понадобилась такая расстановка ходоков, наш гусиный строй. Железняк страхует Петьку, Чистяков — меня. Сержант прокладывает маршрут. Надо полагать, что это самый легкий, самый доступный. Н-да. «А еще не вечер!» — вспомнил я слова Железняка и его насмешливую улыбку. Еще не вечер...
Большой привал. Остановились у закоптелого зева пещеры. Внутри ее был густой сумрак, пришлось пустить в ход фонарик. Она была уже кем-то обжита. Посредине два плоских камня служили очагом, между ними — остатки угля. Справа в естественной нише аккуратно сложены камышитовые маты. Рядом — вторая ниша, поменьше, прикрытая каменной плитой. Сержант отодвинул плиту, подозвал меня и Стручкова.
— Посмотрите, чем не волшебный клад?
И верно. В углублении столбики банок со сгущенным молоком, тушеным мясом, зеленым горошком, рыбные консервы. Здесь же небольшая стопка дровец.
— Здорово! — повеселел Петька и вытащил сразу четыре банки.
— Осторожно, чужое! — предупредил Железняк и закатил консервы обратно.
— Как это «чужое»? — не понял Петька,
— Ты оставил?
— Не все ли равно?
— Не все. Это энзе — неприкосновенный пограничный запас.
«Так вот о каком энзе шла вчера речь», — видимо, подумал Стручков и сразу потускнел. Затем демонстративно улегся на камышитовый мат.
Сержант начал объяснять ему:
— Таких пунктов на нашем пути два. Но расходовать их содержимое можно только в исключительных случаях, когда, скажем, застигнет густой многодневный туман, штормовой ветер, снежный буран...
— Ну это бывает только зимой, — самоуверенно буркнул Петька.
— В горах погода непостоянна, — продолжал спокойно сержант. — Иногда и теплый осенний день может смениться снежной ночью. Ветер тоже набрасывается без предупреждения. Идешь — вроде все тихо, мирно, вот как сейчас. И вдруг на каком-нибудь перевале так рванет, что, кажется, вместе с фуражкой и голову унесет.
Ефрейтор Железняк вынул из своего заплечного мешка тщательно упакованную связку дровец и стал экономно укладывать между двумя камнями. Рядовой Чистяков молча колдовал над походным котелком. Я только тут понял, что они несли с собой запас продуктов по крайней мере на четверых. Да еще топливо, какие-то крюки, веревки.
В очаге приветливо затрещали мелкие поленца, веселый огонек вырвался из своей каменной ограды и начал со всех сторон облизывать алюминиевый котелок. Кусок неба над входом в пещеру сразу потемнел, как будто на него наплыла тяжелая дождевая туча...
