Пьер Бенуа - Соленое озеро
— Не уехать, — повторил Кориолан.
— Мне надо ехать, — сказал иезуит.
Тут полился целый каскад слез и жалоб.
— Мы погибли, погибли! — причитала Роза.
— Погибли, — вторил ей Кориолан.
— Никогда не увидать Сан-Луи и Миссури!
— Никогда не увидеть Гасконнады и голубых фонарей.
— И госпожа тоже погибла, погибла!
— Погибла, погибла, погибла!
Негры выли и пели на все лады это ужасное слово, и оно трагически звучало при виде маленьких, увязанных веревочками пакетов отца д’Экзиля. С минуту в нем происходила жестокая борьба.
— Ах, Боже мой! — шептал он.
Потом ему представилась Аннабель с нехорошими губами и медовая улыбка пастора.
— Нет, нет! — твердил он.
Шесть носовых платков стопочкой высились на уголке стола. Он видел их. Он слышал ужасные крики негров.
«Самолюбие, опять самолюбие! — с ужасом думал он. — Ах! я человек недостойный».
Он взял за руки горничную и поставил ее на ноги.
— Роза, — спросил он, — где твоя госпожа?
Она не могла говорить, и Кориолан ответил.
— Все внизу. Все возле господина пастора в сюртуке.
— Ну, хорошо. Пусть один из вас пойдет и скажет ей...
— Что? — разом спросили оба.
— Что я хочу говорить с нею, что мне нужно с нею поговорить, но сию минуту и здесь.
Он был бледен. Он повторил:
— Здесь, здесь.
Блаженно взглянули друг на друга негры.
— Иди туда, — сказала Роза.
— Нет, ты иди, — сказал Кориолан.
— Пусть идет, кто хочет, — сказал отец д’Экзиль голосом, ставшим ужасным от нервного состояния, в котором он находился, — но сейчас же, или...
Роза быстро поднялась. Слышно было, как она торопливо бежала вверх по лестнице.
Наступил момент трагического молчания. Иезуит смотрел на Кориолана. Несчастный молился, стоя на коленях.
— Она не возвращается, — шептал иезуит. — Роза не возвращается.
Негр щелкал зубами.
— Святая Мария, Матерь Божия... Святая Мария, Матерь Божия.
Иезуит подошел к порогу комнаты.
— А! — вырвалось у него.
Он увидел Розу, сидящую посередине лестницы. Он поднялся на несколько ступенек вверх, помог негритянке встать на ноги и ввел ее в комнату.
— Ну что? — спросил он.
— Святая Мария Матерь Божия, молись за нас, бедных грешников, — повторял Кориолан голосом умирающего.
— Ну что? — повторил отец Филипп: — Видели вы ее?
— Да, — шепнула Роза.
— Вы говорили с нею? Вы сказали ей?
— Да.
— И... что же ответила она?
— Она ответила... О господин аббат!
Иезуит взял негритянку за обе руки.
— Говорите, Роза, умоляю вас.
— Она ответила, она ответила, что господин Гуинетт сейчас очень больны и что она не покинет его. Но позднее вечером...
— Хорошо, — спокойно сказал отец д’Экзиль. — Хорошо.
И очень тихо добавил:
— Бедные друзья мои, Роза и Кориолан, надо меня оставить в покое. Оставьте меня, умоляю вас. Уже четыре часа. Надо пойти, Кориолан, в конюшню и дать Мине овса. Ему придется шагать всю ночь. В шесть часов я приду в конюшню, в шесть часов. А теперь, умоляю вас, оставьте меня одного. Видите, все готово, оставьте меня одного.
И, говоря таким образом, он тихонько толкал их к двери. Спотыкаясь, они вышли.
Миной назывался серый мул. То был подарок немецкого эмигранта, за которым ухаживал в окрестностях источника Гумбольдта отец д’Экзиль и который, умирая, сделал его своим наследником.
В свое время мул этот был замечательным ходоком и даже замечательно лазил по горам. Но теперь он состарился. Между прочим, целый год он провел в полном покое, в прекрасной конюшне виллы, рядом с кобылицей Аннабель Ли. Он очень разжирел. Когда пришлось его оседлать, то Кориолану удалось это сделать, только продырявив ножом в подпруге две-три лишних дырки. Мул не сопротивлялся. Его маленький четырехугольный мозг забыл суровую жизнь мула, принадлежащего эмигранту и миссионеру, и он не убоялся снова начать ее.
Слышно было, как в стойле кобылица стучала ногой.
— Что это? — спросил, внезапно появившись, отец д’Экзиль.
Он указал на мула, на боку которого рядом с холщовым чемоданом висел маленький пакет. Он ощупал его. То были съестные припасы. Сбоку седла висела большая тыквенная бутылка.
Оба негра опустили голову.
Роза прошептала:
— Пойдемте, отец мой.
Он позволил повести себя в столовую. Там была приготовлена еда. Перед столом был только один стул. В вазе поникли слегка увядшие цветы, которые стояли за завтраком, когда жизнь была еще так прекрасна.
Иезуит начал есть. Он с горечью заметил, что голоден. Затем он ушел из этой столовой, куда никогда уж не должен был вернуться. Придя под веранду, он поднял глаза к черной линии крыши, к мрачной дыре, где скоро должен был проснуться каменный стриж, эта печальная сумеречная птица. У садовой калитки ожидал Кориолан, держа под уздцы Мину. Отец д’Экзиль взял у него поводья.
— Прощайте, — сказал он.
Оба негра не плакали больше, но опустились на колени.
— Бедные друзья мои! — Иезуит наклонился к ним и благословил их.
— Трогай, Мина, трогай!
И он уехал.
Дорога в Огден показалась ему слишком прямолинейной, и, кроме того, он боялся встречи со знакомыми, которые заговорили бы с ним. Поэтому он покинул дорогу и, взяв влево, поехал по пустынному пространству, окаймляющему восточный берег озера.
Солнце быстро катилось над голубыми волнами к закату. Дул легкий ветерок, образовывавший на воде у берега след бледной пены. Ужасная, бесплодная страна терялась из виду на севере, покрытая там и сям следами соли, то беловатой, как проказа, то красноватой, когда в ней отражалось солнце.
Ничего не видно было: ни травки, ни водорослей, ни раковинки. Изредка только попадалась то сбившаяся с пути чайка, то выпь, смешно хлопавшая крыльями и затем улетавшая с хриплым криком... В одном месте плавали в стоячей воде какого-то мелкого ручейка три или четыре мертвых рыбки, животом кверху. Их, беспечных, увлекла пресная вода; но мало-помалу пресная вода стала солоноватой. Соленое Озеро убило их.
Отец д’Экзиль ехал дальше. По мере того как садилось по правую сторону солнце, тень животного и человека все увеличивалась, становилась огромной.
«Через полчаса настанет ночь», — думал иезуит.
Попался по пути новый бледный ручеек с новыми мертвыми рыбами. Вода была так солона, так густа, что копыта Мины даже не подымали брызг, как в милых европейских ручейках. Всюду вокруг виднелась теперь масса раскрашенной пыли, пыли, в которую превратилась мертвая саранча. Саранча, пожрав прошлым летом жатву Святых Последнего Дня, добралась нынче сюда, и Соленое озеро убило ее.
Тогда вдруг, сразу, отец д’Экзиль понял жестокость этой страны, а также жестокую судьбу маленького живого существа, которое он оставил там, позади себя. Солнце только что закатилось в Мертвое море. Со всех сторон ползли синие тени, захватывая все небо и изгоняя ликующие дневные краски. Аннабель! Так покинуть ее! Он задрожал. С секунду у него было сильное желание вернуться и вырвать ее, чего бы это ни стоило, даже против ее воли, у ее гнусного будущего.
