Иван Арсентьев - Три жизни Юрия Байды
Рассказывают, что много лет назад здесь был пустырь, потом на нем заложили церковь. Вырыли под фундамент котлован, навозили кирпича, лесу и вдруг на том месте, где положено быть алтарю, под штабелем досок обнаружили мертвого младенца. Такое место считается оскверненным. Строительство прекратили, кирпич и дерево постепенно растащили крестьяне для собственных нужд, а молиться ходили в соседнее село. Позже откликнулся денежный купец Мармаш, который решил пожертвовать некоторую часть капитала на храм божий. Однако купчишка оказался с амбицией, поставил условие, чтобы церковь, возведенная в стороне от оскверненного места, непременно называлась его именем. Святейший синод начал уж было склоняться к тому, чтобы удовлетворить его притязания, но богоугодная затея лопнула: началась империалистическая война, затем революция. Так и остался храм невозведенным, и если что напоминало о нем, то это лишь бугры, среди которых вольготно чувствовали себя куры да козы.
Однажды поутру, только успел Юрась надеть фартук и разжечь горн, как на площади появились две машины. Одна с немецкими солдатами, в другой лежали колья и бухты колючей проволоки. Полицаи согнали на площадь людей с инструментами, и к полудню на месте непостроенного храма божьего возник огороженный колючей проволокой лагерь. Солдаты сели в машины и уехали.
«Для кого это?» — думал Юрась, выглядывая из кузни. На концлагерь не похоже: нет ни бараков, ни других помещений. Склад? Тоже маловероятно. Спросить не у кого: дядю Куприяна понесло в районную управу, Тихон Латка, конечно, знал, но Юрасю с ним разговаривать не хотелось.
Под вечер вдоль улицы проплыла Агния. Вид томно-усталый. Волосы над лбом взбиты в высокий кок, юбка в обтяжку, туфли красные на высоком каблуке «кантесс», идет выламывается. Тьфу! Юрася чуть не стошнило. Агния заметила его в дверях кузни, поприветствовала издали. Он ругнул ее про себя, но на приветствие ответил с преувеличенной почтительностью. Агния прошла мимо, но вскоре вернулась к кузне.
С тех пор как она стала телефонисткой, Юрась с ней ни разу не встречался, не разговаривал. Зачем? У них нет ничего общего, их ничто не связывает.
Агния подошла, остановилась напротив Юрася. Ярко накрашенные губы, тронутые знакомой усмешкой, той усмешкой, которая всегда его смущала. Но сейчас в ней нет ни лукавства, ни задора, скорее что-то горько-усталое… Лицо сильно похудело, глаза глубоко запали под черные узкие брови. Да, очень изменилась Агния. Стоит молчит. Молчит и Юрась. О чем ему говорить с этой «Блицмейдл»? Разгуливает, нахалка, по селу как ни в чем не бывало, а ночами где-то шляется. Рачихинобудские женщины болтают о ней такое, что…
Юрасю захотелось хлестнуть по этому красивому улыбающемуся лицу, но тут он мысленно спросил себя: «А ты-то кто?» От приступа отвращения к самому себе Юрася передернуло. «Эх, Илья, Илья… зачем ты обманул меня? Ушел один. Ушел к своим, а мне здесь погибать придется». Юрась опустил глаза, уставился хмуро на свои твердые, черные от копоти ногти.
— Здравствуй, ковалик, — заискивающе проговорила Агния и протянула руку.
Он нерешительно посмотрел на нее, затем вытер ладони о фартук и нехотя сжал ее холодные пальцы. Отпустил, скользнул рассеянным взглядом по чернеющим на площади кольям, опутанным колючей проволокой, по синеющему в закатной дымке лесу. Две желтые бабочки играли над высоким будыльем чертополоха, и тут ему вспомнилась другая бабочка, забившаяся под козырек его кепки в грозовое предвечерье; грохот пустых бидонов, хвост водяной пыли, вздымленной за повозкой, сильные девичьи руки, размахивающие вожжами… Полно! Да было ли такое? Не было! Не было! Ничего не было!
— Не то ты языка лишился, не то разговаривать со мной не хочешь? — вскинула Агния брови.
— Что ж мне теперь, пузыри пускать от радости? Пришла — здравствуй. Рассказывай, как живешь-служишь?
— Служу… Ты ведь тоже, Байда, как видно, не байдуешь… Пост занял… — с издевкой засмеялась Агния.
«Совесть-то, совесть, а? Уж чья бы мычала, а ее молчала… Правду говорят: горбатого могила исправит. Как была ехидна, такой и осталась».
— Мой пост вот! — Юрась сердито показал на наковальню.
— Чего ж ты так отстал? Другие вон как высоко вознеслись…
Юрась хмыкнул, криво усмехнулся:
— Вознеслись высоко, как приземляться будут…
Агния не ответила, но Юрась перехватил ее быстрый удивленный взгляд, подковырнул с внезапно вспыхнувшим озлоблением:
— Ишь выкрасила губы! На продажу?
Лицо Агнии густо покраснело.
— Нам отставать от моды не резон. Ухажеры — с пониманием, не такие ржавые, как ты!
Юрась сплюнул себе под ноги.
— Куда уж нам! Ты в молочницах ходила, и то мне подступа не было, а теперь…
— Хе! Вспомнил Мирон рябой кобылы сон…
Юрась хотел уколоть ее еще чем-нибудь побольнее, но она вдруг посмотрела на него так печально, усмешка на губах ее вышла такая странная, что просто за сердце взяло. Покачал головой. Едкое слово, готовое было сорваться с языка, застряло в горле. Спросил задумчиво, показав на площадь:
— Что тут нагородили?
— Будешь сторожить — узнаешь…
— Кто будет сторожить?
— Ты, конечно. Полицай.
— Сказано тебе, я коваль! — осерчал Юрась окончательно. — Дядя без моего согласия записал меня в полицию, чтоб не угнали в Германию.
— Ну, знаешь… — махнула рукой Агния и уже другим тоном, как бы соглашаясь, закончила: — А что? Говорят, добрыми намерениями выстлан путь в ад. Ничего не поделаешь. Нужда заставит, так и родного дядю повесишь…
— Это точно, — подтвердил Юрась. — Тут сейчас правда волчья: давят тех, кто слабее. Да еще как давят! Чужих, своих, всех подряд, лишь бы страху нагнать, а с запуганным можно творить что угодно. Вот живой пример перед тобой, — показал Юрась на себя и вдруг насторожился. «Чего ради распустил язык перед ней? Нашел кому в жилетку плакаться! Подкатилась лисой и прощупывает… Хозяева подослали? Или сама выслуживается? Такая продаст и глазом не моргнет. Совесть мучить не будет — давно потеряна».
Агния подняла руки, поправила возле ушей строптивые завитушки, потом зачем-то стала одергивать кофту. Открыла голубую пластмассовую сумочку и, не заглянув в нее, опять защелкнула. Все это делала она как-то суетливо, рассеянно. Было заметно, что она чем-то крайне взволнована. Юрась рассмотрел на ее руке золотые часики. Раньше у нее их не было. Скривил губы.
— Это за какие же добрые делишки награда тебе вышла? — спросил он, нажимая на слово «добрые».
— А тебе что за нужда? — огрызнулась Агния и покраснела еще гуще, даже голубую жилку, пульсирующую на шее, не стало видно. Юрась хорошо запомнил эту нежную пульсирующую жилку еще с того грозового предвечерья. Сказал с вызовом:
