Вячеслав Демченко - Обреченный мост
Он наконец очнулся, что-то для себя сообразив, и продолжил:
— Но завод огромный, сталинский гигант, детище их первой, как её к чёрту… Пятилетки! Так что подземных коммуникаций и технологических полостей под ним не меньше, чем в тех же каменоломнях. Тут не то что разобранный мост, тут танковую дивизию спрятать можно. И, что особенно выгодно, как я уже говорил, — железнодорожная колея, проложенная к эстакаде моста в Жуковке, проходит окраиной завода, вот здесь, сразу за домнами.
Вернер ткнул сухим пальцем в один из планов, которыми был завален его стол.
Но штандартенфюрер даже не повернул головы, заметив, в свою очередь:
— Локализуйте мне район завода, который необходимо взять под самую тщательную охрану, — он грузно обернулся всем телом. — Поскольку сейчас у нас нет достаточных сил, чтобы оцепить всю территорию.
— А?..
— А команда полевой полиции и сам городской полицай-комиссар будут, скажем так… не до конца в курсе происходящего, — штандартенфюрер сделал выразительную паузу. — Они слишком плотно связаны с местными, с местной полицией и всяческими вспомогательными подразделениями из числа «Хиви», так что… Герр оберстлейтнант будет охранять и только. И только то, что ему скажут. О минировании знать ему совершенно ни к чему. Ничуть не сомневаюсь ни в нём самом, ни в его офицерской чести, но, как говорится, что знают двое, знает и свинья.
— Вот как?.. — несколько озадаченно потёр подбородок обер-инженер. — А мы с Эрихом довольно успешно сотрудничали. То есть я не должен?..
— Вы должны иметь в виду, что у местной полевой полиции и у команды CD задачи с определённого момента будут несколько разниться. С того момента, как эвакуация моста станет абсолютно невозможной. А это, как вы понимаете, уже вполне вероятно. Железнодорожного сообщения Крыма с материком нет. Так что уже с сегодняшнего дня караулы полевой комендатуры на этом участке будут проверяться лично господином штурмбаннфюрером.
— А если меня станут спрашивать?.. — начал было озадаченный начальник штаба инженерных войск. — Почему вдруг СС-Ваффен?
— Кто? — оборвал его, снисходительно хмыкнув, полицай-фюрер. — Кто станет спрашивать? Если подчинённые, говорите «не вашего ума дело», если сам Мёльде, рекомендую вот такую позу. — Полицай-фюрер Крыма раскинул руки, выпятил толстую нижнюю губу и закатил к потолку по-рыбьи выпученные глаза.
Обер-инженер даже отпрянул на спинку стула, недоуменно наморщив лоб.
— «Неисповедимы пути Господни», — расшифровал он немногим спустя пантомиму полицай-фюрера.
— Чёрт его знает, — будто очнувшись, подтвердил тот.
Похоже, слухи о том, что штандартенфюрер Зитц не расстаётся с жестяной баночкой из-под мятных леденцов, полной кокаина, имели под собой основание.
База партизанского отряда Ф.Ф. Беседина
Хачариди и Боске
…О брате своём, старшем на три года Эмиле Боске, Мигель ничего не слыхал с 39-го года, с того самого дня, как старый отец, перебросив фанерный чемодан через гнутые леера коммерческого каботажного пароходика, отправлявшегося в Мадрид, прокричал…
Что он там кричал на самом деле — Мигель не расслышал, потому что тогда в жёлтом и пыльном небе Бильбао носились «Юнкерсы-52», наполняя узкие улочки воем и грохотом, а в мутной воде портовой акватории то и дело вздымались шипящие белые столбы. И как ни старался Мигель, не мог не то, что расслышать, но даже сосредоточиться на том, что кричал ему отец. Он видел только его разодранный в крике рот, — наверное, отец клялся, что вернётся сын в уже свободную «Страну Басков». Он часто это говорил в последнее время, но Мигеля душили слёзы отчаяния и… зависти. Он не мог не завидовать брату. Тому было уже полных восемнадцать лет, и он никак не мог попасть в квоту эвакуируемых, даже если б ему, как Мигелю, приписали год лишку, — усы и щетина, обметавшие юное лицо предательской сажей, выдавали с головой. Возрастное ограничение на вывоз в Советскую Россию было четырнадцать лет… Но, что за горе — не отправиться в далёкую северную страну, если он мог остаться и сражаться плечом к плечу с отцом? Вон, за его костлявым плечом отблескивает лаком приклад настоящей винтовки…
— Но как получилось, что сын коммуниста, сражавшийся вместе с отцом против фашистов, — пожал плечами Сергей, поправляя лезвием ножа фитиль керосинки, — оказался…
— В нашей семье никогда не было коммунистов, — покачал головой лейтенант. — Скажу больше: и к коммунистам, и к анархистам отец относился с большим недоверием.
— Вот как?.. — удивился «Везунок», но удивился довольно-таки вяло.
После Финской своей эпопеи[26], он уже мало удивлялся как превратностям судьбы, так и переменчивости людских идеалов. «Бытие определяет сознание», — вынужденно соглашался опыт рядового Хачариди с умозрениями Маркса. Что, не видел никогда он, как тухнут «пламенные бойцы», а «заклятые враги» закладывают соратников?
— Мой отец был националистом, — вздохнул Мигель и тут же поправился: — Нет, не из тех, что были за Франко. Баскским националистом. Он видел в Народном фронте только шанс Эускади на независимость. Баски видели Гражданскую войну со своей колокольни, и колокольня эта была во всех смыслах католической… Отец, например, никогда не мог простить коммунистам избиения монахов в 36-ом, когда в Мадриде кто-то пустил слух, дескать, католические монахи раздают детям пролетариев отравленные конфеты. Этот ничем не обоснованный слух привёл к тому, что сотни монахов и священников было убито разъярёнными толпами рабочих. А красные палец о палец не ударили, чтобы остановить это безумство.
— А ты?.. — после невольной заминки всё-таки спросил Хачариди.
— А я никогда не был ни коммунистом, ни католиком, — иронически развёл руками лейтенант Красной армии Мигель Боске.
Кроме раннего детства, разумеется, когда мама следила, чтобы юный Мигель не зевал в костёле во время пения «Ave Maria». Вот пионером быть — да, довелось. Приняли, как только в июле 39-го он попал в Коминтерновский, или, как его ещё тогда называли, «испанский» детский дом под Ленинградом. Не слишком-то понимая, куда именно попал и куда приняли, — но, судя по всему, туда, куда надо: красные знамена, бой краснолаковых барабанов, фанфары празднично блистающих горнов. И сразу не просто в пионеры, а в старшие, так что можно было командовать младшей ребятне: «Izquierdo, derecho!»[27] А в старшие, потому что ему тогда исполнилось уже полных пятнадцать.
То есть на пароход «Sontay», пришвартовавшийся в Кронштадте, он попал безо всякого на то желания. Достаточно взрослого мальчишку бомбёжки Герники пугали куда меньше, чем чужбина. Как чувствовал…
