Майк Джемпсон - Уклоны мистера Пукса-младшего
Затем, отец, наступил черед советской буржуазии. Это рабы, отец. Это люди без инициативы. Это — конченные люди. Они не живут, а прозябают, и притом по собственной вине. Они имеют право только торговать. И при этом они, фактически, приказчики власти: нельзя продавать выше определенной цены, нельзя скупать то-то и то-то, нужно сдавать очень большую часть прибыли государству в виде налога. А о борьбе с властью они и не помышляют: они знают, что, в случае попытки, встанет весь народ от детей-пионеров до седых стариков — старых большевиков. Раньше они, по крайней мере, мечтали о том, что придут интервенты и избавят их от власти большевиков. А теперь, отец, они, буржуа, побежденный класс, который, казалось бы, должен любить и верить только в иностранный капитал, — они, говоря о нас, защищают свою страну. Страну-мачеху. Вам это покажется непонятным, отец, но лучше быть пасынком, и притом нелюбимым, чем рабом. Так сказал мне мой новый приятель мистер Смирнов, русский буржуа.
Если это было третьим толчком, отец, то четвертым, вероятно, самым сильным, явилась моя поездка в деревню.
Ах, отец, я знал по вашим газетам, что деревня — против большевиков. Знал, что эти фермеры в свое время восставали против коммунизма. И, отец, когда мы приехали в деревню, в настоящую, не «потемкинскую[55] деревню», где не знали о нашем приезде, — мы увидели ряд изумительных вещей: крестьяне безоговорочно на стороне власти, крестьяне любят эту власть, и, главное, сами в ней, ну, что-ли, участвуют: мы видели пахаря — члена украинского правительства. Да, отец, на это крестьянство нам можно рассчитывать — оно восстанет в случае войны. Но восстанет против нас.
Но самое замечательное в деревне это то, что критика власти там имеет все права. Уверяю вас, что у нас за такие разговоры, какие велись в деревне при нас, говорившего немедленно обозвали бы большевиком и он имел бы ряд неприятностей от шерифа. А тут при члене окружного исполкома (наш, примерно, вице-мэр, что ли) ругали на все корки власть, ругали этот самый окружной исполком за какие-то тракторные курсы. И представитель власти оправдывался. И это не было перед выборами, когда нужно собирать голоса и нужно смазывать избирателей маслом.
Когда мы ехали в город, я спросил члена окружного правительства.
— Что им будет за такие речи?
Он рассмеялся и сказал:
— Я тоже обдумываю, что им будет за такие речи. Только не «им» — крестьянам, а «им» — работникам тракторных курсов.
После этих толчков, отец, я не устоял. К этому прибавилось еще и то, что я женюсь, отец. Моя невеста — очаровательная девушка и, если вы когда-нибудь приедете к нам, — вы ее несомненно полюбите. Наша свадьба — завтра. Я не прошу у вас благословения, отец: здесь обходятся без этого. Просто нужно зайти в мэрию[56], заплатить несколько шиллингов, и вы выходите из мэрии на улицу уже женатыми.
Итак, я не устоял. В один прекрасный вечер я распределил все виденное по мозговым полочкам, вспомнил все отзывы нашей прессы о большевизме и увидел:
Наши газеты, деятели, школы, церкви — лгуны. Большевики — сила. Необходимая сила.
И мне так нравится у них, отец, что я решил остаться тут. Завтра я уже поступаю на службу — преподавателем английского языка; завтра же зайду в общежитие политэмигрантов, где я сейчас живу, и сознаюсь им во всем. Аничка говорит, зная от меня все, что меня не арестуют даже, не то что не расстреляют, если я расскажу им всю правду. Будем надеяться, что это будет именно так.
Я еще не большевик, отец. Но я уже вступил в «Общество друзей детей», от которого один шаг до партии[57].
Я остаюсь тут навеки, отец. Я счастлив, что случай привел меня сюда.
Позвольте просить вас, отец, понять меня, понять мое новое миросозерцание.
Простите, отец, и прощайте.
Ваш Джемс.
Глава четырнадцатая,
в которой трагически заканчиваются подвиги Джемса в СССР.
Да, недоставало немногого, чтобы Джемс сделался почти социалистом. Вечер у Анички превратился, незаметно для всех, в политическое собеседование. Отец Анички — бывший буржуа, носящий сейчас странное звание «спец» — решил показать гостю, что такое его родина, что такое советская страна. Гости — юноши и девушки — не принадлежавшие к рабочему, правящему классу, все же чувствовали гордость, патриотизм, слушая Пукса, слушая, как изумлялся, восхищался иностранец, увидевший страну советов.
Джемс удивлялся все более и более: те, которым, по его мнению, принадлежала высокая честь спасать страну, строить ее наново, после изгнания большевиков, — довольны большевистским правительством, гордятся ростом большевистской страны и, главное, ничего не предпринимают для того, чтобы сбросить иго коммунизма:
— Вы — коммунист? — спросил, наконец, Джемс одного из молодых людей, хваставшегося только-что ростом завода, на котором он служил.
— Что вы! Но я член профсоюза, был даже один раз членом месткома. И я политически грамотен. Я через два года кончаю вуз.
— А когда вы кончите вуз, что вы будете делать?
— Я буду служить дальше. Я стану на такую работу, какую мне предложат, и буду отлично работать.
— Ну, а потом?
Молодой человек пожимает плечами: какой смешной этот иностранец!
— Ну, конечно же, буду служить и потом. А совсем потом — умру.
— Скажите, — Джемс осторожно подбирал слова, — вам разве не хочется разбогатеть, ничего не делать, жить в довольстве и роскоши — и только?
— Что вы! Это ведь будет отчаянно скучно. Я не представляю себе, как я проживу год без работы.
Аничка вмешалась в разговор:
— Конечно, очень хорошо жить в роскоши. Но для этого не нужно оставлять работу, нужно только много зарабатывать. Вот мы живем на четыреста рублей в месяц, и нам очень хорошо.
Джемс перевел: сорок фунтов в месяц. Это же почти нищие. Но затем он вспомнил, что здесь все дешевле, проще, яснее. Вспомнил и вздохнул. А затем тихо-тихо спросил Аничку:
— Ну, а вы, очаровательная девушка, головку которой должны кружить наряды, духи, театры, — что вы думаете?
— Как вам не стыдно, Рой, думать, что я такая дурочка! Я отлично понимаю, что не только в нарядах счастье. Я учусь, я служу. Я чувствую, что я человек, а не только женщина.
Боже, значит, мать Джемса, и Бесси, и все его лондонские приятельницы — дуры!
Джемс слишком потрясен. Он прощается. Он должен отдохнуть.
Снова — темная передняя. Снова — вдвоем сАничкой. Сегодня Джемс смелее: он целует обе руки. Аничка хохочет:
