Марко Марчевский - Остров Тамбукту
Я остановился всего шагах в трех от них. Они пристально на меня смотрели и следили за каждым моим движением. Почему-то мне пришло в голову сесть. Может быть, этим я хотел подчеркнуть, что не боюсь их? Или убедить их в том, что у меня не было плохих намерений? Не знаю. Знаю только, что я раскаялся в моем необдуманном поступке, но уже было поздно. Я был целиком во власти туземцев, и они могли меня убить, если пожелают, или запереть, как это сделали их собратья с берега.
Нас разделяла небольшая речка. Тут она была совсем узкая — не более двух метров. Как только я сел, мне пришла новая мысль — вымыть ноги в холодной воде. Пока я развязывал шнурки на ботинках, пока снимал носки, я посматривал на дикарей. Их лица выражали огромное любопытство, смешанное с удивлением. Несомненно они в первый раз видели обувь и носки. Они были босы. Их ноги с потрескавшимися и сплющенными пятками были исцарапаны колючим кустарником. Они никогда не одевали обуви или лаптей.
Вымыв ноги, я обулся и встал. Подойдя к источнику и забрав миски с едой, я вернулся к себе в хижину.
После этой первой встречи, каждый день я видел дикарей. Я поджидал их утром у источника и подходил к ним. Они разглядывали меня, но как только глаза наши встречались, они отворачивали головы. Почему они избегали моего взгляда — от страха или по какой-нибудь другой причине?
III
Постепенно дикари свыклись со мной, и я свыкся с ними. После нескольких встреч, они начали оставлять копья и луки на берегу реки и подходили к источнику безоружные. Кое-кто из них даже пытался разговаривать со мной, но я ничего не понимал на их языке, так же, как они не понимали ни слова из того, что я им говорил по-болгарски. Почти все жевали какие-то зеленые листья и часто сплевывали. Лица у них не были вымазаны в черную краску, как у приморских туземцев, но волосы — такие же черные и густые. Пожилые носили бороды и усы, но большинство были бритые. Чем они бреются? На копьях и стрелах не было железных наконечников. Это свидетельствовало о том, что им неизвестно железо, а тем более острые инструменты как бритвы, ножницы и ножи. Вспомнив о перочинном ноже капитана Стерна, я вынул его из кармана и начал обстругивать палочку. Цветнокожие засвистели от удивления. Они явно никогда не видели ножей. Я протянул его одному из туземцев. Он пощипывал короткую курчавую бородку, как будто обдумывая что-то, потом отошел и отказался взять ножик.
Дикарь с курчавой бородкой отличался от других более высоким ростом и многочисленными украшениями. Это был довольно упитанный мужчина лет сорока. В его черных курчавых волосах торчало два бамбуковых гребня — один над лбом, другой на затылке. В волосы было воткнуто несколько птичьих перьев — черных, зеленых, белых, желтых и красных. На обеих руках, над локтями имелось нечто вроде браслетов, сплетенных из лыка или сухой травы. Его пояс, немного шире, чем у других, также сплетенный из лыка, был украшен разноцветными раковинами. Он кротко смотрел на меня своими темно-карими глазами и добродушно улыбался. Ничего враждебного не было в его взгляде. Его широкие плечи и мускулистое тело говорили о силе и здоровье. По всему было видно, что он вождь племени.
Как и приморские туземцы, новые мои знакомцы носили пояса без украшений. У всех были плетеные браслеты, у некоторых и на руках, и па ногах, у всех на шее висели мешочки. В мешочках хранились различные раковины и сухие листья, из которых они скручивали цигарки. Курильщики всегда носили с собой горящие головни, чтобы зажигать свои сигареты.
Я попытался заговорить с вождем с короткой бородкой. Положив руку на грудь, я сказал:
— Антон! Понимаешь? Антон!
Он усмехнулся и повторил:
— Андо! Андо!
И остальные повторили за ним мое имя, хотя и не так, как нужно. Затем мужчина с нарядным поясом ударил себя кулаком в грудь и сказал:
— Лахо! Тана Лахо!
Тана — я уже слышал это слово. Приморские туземцы так называли мужчину с тремя разноцветными поясами. Тана, вероятно, значило старейшина или вождь.
За таной Лахо и другие туземцы начали ударять себя кулаками в грудь и называть свои имена. Некоторые из них я запомнил: Олам, Габон, Малан... Но никто из них не произнес слова «тана», кроме Лахо.
Лахо вытащил из своей небольшой сумки несколько зеленых листьев какого-то растения, маленькое ядро ореха и маленький кусочек извести и начал их жевать. Он дал и мне несколько листьев. Чтобы его не обижать, я попробовал вкус листьев, приправленных кусочком извести и ядрышком ореха арековой пальмы. Почувствовав ожог во рту, я выплюнул эту странную жвачку. Туземцы засмеялись. Это были листья бетеля[7], слегка кислые, с острым ароматом. Как я позже убедился, туземцы очень любили эту жвачку.
После этого первого знакомства, туземцы стали приходить к источнику без страха, садились в нескольких шагах от меня, курили или жевали бетель и беседовали между собой, часто упоминая мое имя. Некоторые начали приходить и вечером. Чаще всех приходил тана Лахо, еще издали крича: «Андо! Андо!» Он первый привык к моему взгляду и не отворачивался, когда я смотрел ему в глаза. Но ни он, никто другой ни разу не сошли вниз к изгибу речки, где находилась моя хижина. Они приходили к источнику и, если меня там не было, звали меня, и я спускался к ним.
Однажды тана Лахо сказал мне:
— Андо — пакеги гена... Пакеги гена...
И показал пальцем на небо. Я пожал плечами: не понимаю. Он повторил еще несколько раз те же слова, смотря на меня как-то странно и указывая пальцем на небо. Я улыбался и кивал головой. Улыбался и Лахо. Он был доволен, но чем — не знаю. Возможно, он думал, что я его понял?
— Пакеги гена, — продолжал Лахо. — Пакеги ди-до карам ано, — и он загнул два пальца па руке, потом показал на берег моря.
Из его слов я понял только одно: трудно, очень трудно научиться языку этих людей...
Однажды я показал Лахо большое деревянное блюдо, в котором мне принесли еду и спросил его:
— Как это называется?
— Онам, — ответил Лахо.
Я повторил слово, и он утвердительно кивнул головой. Я взял его копье и опять спросил:
— Как это называется?
— Гом, — ответил Лахо.
— А это? — и я показал на его лук.
— Ака.
— А это? — указал я на стрелы в плетеном из лыка мешочке, висевшем на его поясе.
— Уда.
— А это? — теперь я показал на его пояс.
— Саронга, — ответил Лахо.
Я повторял каждое слово, и Лахо одобрительно кивал головой.
Так день за днем я начал учиться языку туземцев. Показывая Лахо на окружающие нас предметы — траву, камень, воду, дерево, — я спрашивал:
