Владимир Мазур - Граница у трапа
Так мы колесили минут десять.
В свете фары забелел кузов фургончика.
Мы остановились.
Поколебавшись, я шагнул к фургончику. В тесноте, наощупь, стал рыться в белье, надеясь, что мои прививки от абсолютно всех зараз. Тут моя рука наткнулась на какие-то шуршащие полиэтиленовые пакеты. Я схватил узел и вылез наружу.
Десятки пакетов с нейлоновыми платочками, простроченными люрексом. В каждом пакете, я знал, по тридцать штук.
Теперь в мозаику только что произошедших событий был вставлен последний камешек. Проверка, драка, бегство... Впрочем... Таможня, как известно, следствием не занимается. Моя версия подтвердилась наполовину — таким способом могут доставляться на берег монеты, но в данном случае это были платки.
В переулок, мигая фиолетовым маячком, въехала патрульная машина. За ней — «скорая».
Последовала длительная процедура осмотра, составления акта, опроса свидетелей. Мне пришлось съездить в милицию, где я и познакомился толком с Мужчиной.
Вернулся в таможню за полночь.
У двери дежурной комнаты остановился, прислушался. Всегда так делал, когда предчувствовал нахлобучку. Надо знать настроение начальства...
Никитин толково объяснял смене текущее международное положение, показывал на карте очаги происков империалистов, клеймил несмываемым позором их пособников. Я вошел на цыпочках.
— Ура герою таможни! — бросился ко мне Кобец.
— Как ты вышел на них?
Меня обступили, хлопали по плечу. Никитин снял карты, сунул за шкаф, протиснулся ко мне.
— Отстаньте от человека. Ему отдохнуть надо.
— Какой отдохнуть! — смеялся Кобец. — Передовики не отдыхают. На досмотр в семнадцатый склад! До утра!
— Где контрабанда? — деловито спросил Тарасов, с чувством тряся руку.
— В милиции. Говорят, «вещдок».
— Она наша! — безапелляционно отрубил Тарасов. — На какую сумму?
— Восемнадцать тысяч.
Меня усадили в единственное деревянное кресло, принесли сифон с водой, и я стал рассказывать внимательной аудитории о своем приключении. Спохватившись, попросил Тарасова написать справку Мужчине. То есть, Анатолию Бабченко.
— Сделаю. Как ты догадался, что в узле контрабанда?
— Думал, там золото, — признался нехотя. — «Турок» с ближневосточной линии.
Тарасов вздохнул, все рассмеялись, ну а Кобец не упустил момент:
— Ты, Юрка, на золоте точно чокнешься. Мы все вместе найти не можем, а ты...
— Ша! — остановил Никитин Кобца. — Не надо!
— Может, Хорунжий и прав, — задумчиво сказал Тарасов. — И золото выносят как-то по-особому. А «бесхозное» на «Амуре» было для отвода глаз, чтобы сбить с толку.
— Было бы у нас больше сведений, — сказал я, — было бы легче работать.
— Давайте, — предложил Никитин, — я съезжу в несколько морских таможен, узнаю, как у них обстоят дела. Расскажу о наших методах контроля, они мне о своих...
— Заодно и материал для диссертации соберешь, — подсказал кто-то.
Никитин вот уже второй год работал над темой «Использование криминалистики в борьбе с контрабандой». Кобец, соблазненный его примером, поговаривал об аспирантуре. Еще двое намеревались писать труды — один по психологии, второй — исторические, связанные с работой нашей таможни.
Кобец, желая блеснуть мыслью, не вытерпел, вмешался:
— Я недавно читал интересную работу американских психологов-криминалистов. Они утверждают, что психология следователя и преступника тождественны. Чем ближе по своему психическому складу следователь к преступнику, тем легче ему понять и обезвредить противника. Там приводятся примеры. Например, Вотрэн...
— Ты что! — возмутился я. — Выходит, что я?..
— Да подожди, дай закончить, — прервал в свою очередь меня Кобец.
— Почему ты так здорово сегодня сработал? Почему? — спросил Тарасов.
— Потому что он обладает ценным даром наблюдать и перевоплощаться. Тихо, тихо. Дайте сказать! Вчера я едва узнал его, когда он в спецовке разгуливал по катеру...
— И побежал на меня капать, — заключил я. — Хорош гусь!
— Потому что надо было идти принимать судно, а ты развел самодеятельность. Не об этом речь. Так вот... О чем это я? Да... Юрка умеет влезать в шкуру контрабандиста, представлять себя как бы на его месте...
— Говори, да не заговаривайся, — покраснел я. — Мелешь...
— ...Но при этом у него там, внутри, как у хорошего актера, горит сигнальный огонек, наш, так сказать, социалистический таможенный контроль, который освещает его действия, руководит ими. Кстати, не всегда согласованные с начальством, что приводит иногда с недоразумениям...
— Короче, — перебил Никитин. — Что ты хотел сказать?
— То, что Хорунжему больше подошла бы служба в милиции, а не у нас. Ну, еще в погранвойсках...
— Но-но, ты это брось! — обеспокоенно сказал Тарасов. — Ему и у нас неплохо. Не сбивай парня с толку. Завтра напишу ему представление, дадим премию...
Слова Кобца произвели впечатление. Обо мне как-то разом позабыли, начался спор, в котором каждый старался доказать свою точку зрения не столько с помощью изящных формулировок, сколько аргументируя примерами из жизни. А поскольку все были приняты в таможню не из детского сада, то вспомнить было что.
— Тихо! — прервал галдеж Тарасов, кладя телефонную трубку. — Тихо. Всем отдыхать. «Индианаполис» пойдут встречать Никитин и...
Я умоляюще посмотрел на него.
— Отдыхай!
Суровый мужик Тарасов. Быть ему большим начальником.
Арестованный на следующий день Ильяшенко не знал и знать не мог, что виновником разоблачения был какой-то практикант-таможенник Хорунжий.
Приняв решение приостановить ввоз золотых монет, Ильяшенко одновременно расширил закупку газовых платочков с люрексом. Занимающие мало места при транспортировке, пользующиеся спросом, они приносили приличную прибыль — скупаемые у иностранных моряков по трешке штука, в конце цепочки стоили шесть, а то и семь рублей.
Партия, обнаруженная в фургончике, была крупной — три тысячи штук. Половину намечалось реализовать на месте, половину отправить по верным каналам в Азию.
Ильяшенко намеревался понемногу отойти от дел, предоставив другим ворочать крупными суммами. Себе же он желал оговорить определенный процент за «научные» консультации.
Полуживой шофер рассказал в милиции все, что знал.
Для контрабандистов то была случайность, для таможни — закономерность.
Мозг, зараженный наживой, призывал все свои клетки, чтобы удовлетворить примитивные нужды хозяина. Ильяшенко хотелось большего, чем простая скупка хрусталя, ковров, драгоценностей. Он желал чувствовать себя превосходящим. Он жаждал восхищения. При этом не презирал, не мизантропствовал. Ему просто казалось, что он начинает мыслить другими категориями — почти неземными.
