Николай Камбулов - Обвал
О немедленном штурме Севастополя всерьез он уже не думал, снимал из-под города все, что можно было снять, и бросал на подмогу керченской группировке. Прибывшие для решительного штурма Севастополя войска таяли. Гитлер кричал на него, требовал кончать с Севастополем и уже не называл его «мой генерал от блицкрига».
Долгое стояние под Севастополем томило Манштейна и по другой причине: он все же был истинным немецким генералом, не допускающим мысли о возможности каких-либо отсрочек (приказ на то и дается, чтобы его выполнять, любой параграф на то и пишется, чтобы его в точности придерживаться), кроме того, он обладал способностями проникать в существо дела, видеть не только поверхность, но и глубину вопроса. Как бы там ни было, но блицкриг только тогда блицкриг, когда армия не зарывается надолго в землю, а берет расстояния безостановочно, подобно молнии, которая не прервет своей стремительной огневой нити раньше, чем иссякнет заряд. Иначе это не молния, а нечто другое. «О, мое стояние под Севастополем может оказаться роковым. Да какая же это молниеносность, господа, коли армия самого Манштейна зарылась в землю и стоит?! После такого топтания на месте от блицкрига ничего не останется! Глаза у народа и армии, воспринявших «молниеносную войну» как реальность, присущую немцам, откроются во всю ширь, и народ увидит, что наша армия обыкновенная, а не молниеносная…»
В один из таких дней тяжкого раздумья к нему приехал из-под Севастополя командир пехотной дивизии полковник фон Штейц, до войны года два работавший в личной канцелярии фюрера. Встав перед Манштейном, он сказал:
— Умоляю, не убивайте себя, господин генерал! Фюрер снесет вам голову, если вы сдадите Крым русским. Снимите немедленно из-под Севастополя несколько дивизий и бросьте против Крымского фронта. Я имею данные от людей профессора Теодора, что Крымский фронт русских сейчас находится в оперативной неопределенности: одни его руководители — за немедленное решительное наступление, другие настроены на прочную оборону. Всякая неопределенность чревата слабостью, а то и тяжким поражением…
— Успокойтесь, фон Штейц! — сказал Манштейн. — Я не предрасположен к людям профессора Теодора. Однако, полковник, лучше пусть теряют головы другие, чем терять свою. Я сниму из-под Севастополя три-четыре дивизии. В том числе и вашу пехотную дивизию — и брошу ее в авангард. Вы довольны?
— Хайль Гитлер!
— Идите!
Когда ушел фон Штейц, Эрнест Манштейн воскликнул:
— Небо! Не дай упасть моей голове с плеч! И полководец тоже ходит под богом…
5Несколько дней подряд по шоссе шли танки. Командир инженерного батальона особого назначения капитан Фрейлих прислушивался к их гулу с затаенным дыханием. Иногда ему хотелось сесть на мотоцикл, подскочить к шоссе и смотреть, смотреть. Но сделать этого он не мог: имел строжайший приказ, чтобы ни один офицер не высовывал носа из лесного массива, в котором располагался батальон.
Перед тем как выдвинуться в густой придорожный сосняк, хозяйство Фрейлиха размещалось неподалеку от Севастополя, тщательно укрытое маскировочными сетями, и ждало специальной команды. Подчиненные Фрейлиха изнывали от безделья, играли в карты, рассказывали анекдоты и жирели: продовольствие поступало регулярно, и притом по особой норме. Никто из высшего начальства их не беспокоил. Только один раз в их гроссберлогу заглянул профессор Теодор. Он приехал вечером с тремя автоматчиками и высоким мрачного вида майором Гансом Носбауэром, представителем войск особого назначения, как назвал его при знакомстве Теодор, быстро осмотрел технику и уехал. Носбауэр остался.
Фрейлих пригласил Ганса в свою палатку. Когда они оказались вдвоем, Носбауэр спросил:
— Господин Фрейлих, вы точно знаете задачи вашего батальона?
Фрейлих, конечно, знал. Но, по инструкции, он не имел права говорить об этом никому, даже ближайшим своим друзьям из батальона. Чтобы как-то избежать ответа, Фрейлих предложил выпить за победу великой Германии.
Носбауэр обладал необыкновенным басом. Когда он говорил, склонившись к столику, чуть подрагивали пустые рюмки, а в ушах Фрейлиха гудело, как при ударе в пустую бочку.
— У меня есть точные данные о размерах керченских катакомб, — гудел Носбауэр за столом. — В них можно разместить несколько дивизий. И большевики-комиссары попытаются превратить их в крепости. Такую возможность учитывает и господин генерал-полковник Манштейн.
Это был уже не намек, а полная осведомленность о предназначении особого инженерного батальона. И все же капитан Фрейлих и тогда не нарушил инструкции, он сумел перевести разговор на тему, не относящуюся к делам его хозяйства.
Батальон перебазировали вскоре после того, как на севастопольском участке наступило затишье. Правда, затишье это было относительное, контратаки русских продолжались, но со стороны 11-й армии проявлялась незначительная активность, и теперь Фрейлих понимает, почему войска армии вдруг снизили натиск на город: решено сначала разгромить керченский десант, который (он, Фрейлих, слышал об этом) превратился в целый фронт и постоянно угрожает с тыла немецким войскам, штурмующим Севастополь. Ночной гул танков бодрил и радовал Фрейлиха. Идут разговоры: с полным овладением Крымом и взятием Севастополя фюрер обещает наградить офицеров земельными участками и виллами на берегу Черного моря. А климат здесь божественный, земля плодородная, виноград, фрукты. Что еще нужно ему, тридцатичетырехлетнему Фрейлиху, с его семейством!
К утру гул обрывался. Фрейлих быстро засыпал. Проснувшись, он не сразу вставал с постели. Рядом находилась палатка Носбауэра, и он слышал, как майор внушает солдатам мысль о том, что красноармейцы не являются солдатами в международном смысле этого слова, и что фюрер повелевает относиться к ним как к идейным противникам, и что идейного противника надлежит физически уничтожать без всякого сострадания. Эти слова и само поведение майора вызывали у Фрейлиха чувство настороженности, а иногда даже появлялось желание написать рапорт о переводе в другие войска. Написать рапорт удерживал страх, ибо он знал о том, что за людьми, связанными с войсками особого назначения, ведется постоянная слежка и, если он, Фрейлих, переведется в артиллерию или пехоту, все равно о нем не забудут…
«Уж не ищейка ли этот Носбауэр?» — тревожился Фрейлих и невольно вспоминал свою причастность к делу бывшего германского посла в Москве, графа фон дер Шуленбурга, который, официально объявляя в Кремле Советскому правительству решение Германии начать войну против Советского Союза, воскликнул со слезами на глазах: «Я считаю все это безумием Гитлера!»
